Если задачей государства является всеобщее счастье, торжество справедливости и прекрасного в жизни, то совершенно очевидно, что интересами ничтожного меньшинства населения следует жертвовать в пользу интересов подавляющего большинства. Однако Аристотель поступал совсем иначе и ставил требования целого народа на одну доску с вожделениями немногих олигархов или даже единичных тиранов. Он вновь выступал идеологом рабовладельцев, противостоящих и свободному гражданству, а не только рабам, находил справедливость даже в неравенстве, принимая сложившуюся в Греции классовую структуру рабовладельческого общества. Демагогически противопоставляя демос и закон, Аристотель игнорировал социальное происхождение закона, классовые влияния на него.
Аристотель ориентировался на умеренную демократию и довольствовался софизмом, что добродетель есть средина между двумя крайностями. Но эти крайности были неравноценны, так как огромное большинство населения и его меньшинство представляют собою неравноценные величины. Аристотель игнорировал это обстоятельство, оперируя абстрактными сопоставлениями.
Он одобрительно относился к реформам Солона, Клисфена, даже демократическим мероприятиям Писистрата, поскольку все их реформы расширяли социальную базу рабовладельческого строя. Но как только демос начинал играть самостоятельную роль и предъявлять свои требования, так Аристотель отвергал демократию. Он выражал стремление рабовладельцев использовать в рамках умеренной демократии свои социальные резервы (в лице свободного населения) и вместе с тем страхи господ перед возможной потерей этих резервов.
Поэтому рассуждения Аристотеля о целесообразности умеренной демократии и её добродетелях были попыткой решить актуальную проблему социальных резервов рабовладельческого строя, которая занимала также и других идеологов господствующего класса (включая Платона). Он считал, что в пределах политии, как формы умеренной демократии, можно будет использовать демос в интересах стабилизации полисного строя и в то же время ограничить политическую активность народных масс, поставить её в рамки, приемлемые для рабовладельческого строя.
Следовательно, политическая концепция Аристотеля вовсе не вытекала из его моральной доктрины и поисков абстрактной справедливости в геометрической середине. Подобно Платону и др. он советовал сохранить промежуточные слои населения и использовать их для борьбы с рабами, однако, поставив демос в определённые рамки, Аристотель мечтал о равновесии и устойчивости рабовладельческого режима, попавшего в опасное положение, искал пути преодоления его кризиса.
Нельзя, конечно, отрицать, что известное влияние на политические симпатии Аристотеля оказала и его принадлежность к промежуточным или серединным слоям населения. На это уже указывалось выше. Однако в условиях ожесточённой борьбы классов, Аристотель не мог сидеть между двух стульев и формулировать совершенно самостоятельную платформу золотой середины. Он неизбежно должен был перейти на сторону одной из борющихся сторон и фактически сделал это, оказавшись на позициях рабовладельческой аристократии и взявшись поучать её политической мудрости.
§ 4. Буржуазные трактовки экономических идей Аристотеля
Некоторые буржуазные экономисты, фальсифицируя историю экономической мысли античности, изображают Аристотеля каким-то провозвестником «политики среднего сословия» 13).
В буржуазной литературе экономические взгляды Аристотеля пользуются большим вниманием, и даже самые краткие курсы по истории политической экономии уделяют ему некоторое количество страниц. Но при этом взгляды Аристотеля обычно искажаются самым произвольным образом под влиянием собственных предрассудков буржуазных экономистов или их апологетических тенденций. Комментарий иногда приобретает характер настоящей фальсификации, маскируемой всякого рода фразеологией. Характерно, что буржуазные экономисты идеализируют Аристотеля как решительного сторонника частной собственности и противопоставляют его Платону, так как проекты последнего относительно ликвидации такой собственности шокируют их. У Платона ими обнаружены лишь химеры да «несколько правильных экономических анализов», а у Аристотеля – «не только редкая способность к наблюдению», огромная «обобщающая сила», но также «здравость суждения» в сочетании со страстным желанием «общественного блага». В их оценке Аристотель оказался не только «мыслящим наблюдателем», но и «беспристрастным судьёй», высказавшим «здравые и ценные мысли о составе и действии социального организма», причём с точки зрения «высших оснований и конечных целей коллективной жизни». В особое умиление буржуазные экономисты с их фритредерской демагогией приходят от того, что Аристотель выступал против «подавления личной свободы и инициативы», «подчинения личности государству», отвергал платоновские проекты относительно водворения общности имущества и признавал, что принцип частной собственности «глубоко укоренился в человеке» 14).