Выбрать главу

Толкуя идеи Аристотеля «вкривь и вкось», буржуазные историки превращают его в предшественника утопического социализма и даже Маркса в теории стоимости, в критике капитализма 20). Аристотелю (как и Платону) приписываются проекты распределения богатства «в духе социализма». Признавая наличие в его произведениях «классической аргументации» в пользу частной собственности, усматривая в этом особую заслугу Аристотеля, буржуазные экономисты всё же находят у него эгалитарные тенденции и стремление к социализму 21).

Однако подобные домыслы не содержат ни крупинки исторической истины. Это обычная для буржуазной литературы клевета на социализм. Аристотель был идеологом рабовладельцев и предлагал последним более гибкое использование их социальных резервов в рамках умеренной демократии, предупреждал рабовладельческую знать относительно опасности непомерного обогащения. Сами буржуазные экономисты объявили классической аристотелевскую аргументацию в защиту частной собственности. Поэтому он не имел даже малейшего отношения к социализму. Лишь фальсифицируя последний и сводя его ко всякого рода эгалитарным проектам, буржуазная литература приклеивает ярлык социализма идеологам античного рабовладения.

В русской литературе буржуазного происхождения экономические идеи Аристотеля тоже не получили правильной оценки. Так Железнов в своей специальной монографии после нескольких реверансов по адресу Аристотеля всячески противопоставлял ему Платона, утверждая, что аристотелевская концепция «лишена вдохновенного творческого порыва» и «захватывающей поэтической прелести», характерных для произведений Платона. Видимо, автору больше импонировал платоновский идеализм, чем материалистические тенденции Аристотеля. Платон превозносился совершенно не случайно, так как в этом отражались идеалистические мотивы вульгарной литературы, характерной для буржуазной политической экономии начала XX века. Между тем экономические исследования Аристотеля далеко превзошли то, что дал Платон для экономической мысли античности. В них имелся научный анализ экономических явлений эпохи, а не просто порыв фантазии.

В последующем изложении Железнов давал чисто идеалистическую интерпретацию экономических идей Аристотеля, толкуя их как проявление его моральной концепции. Характеристика последней заняла почти половину текста, и для каждого положения Аристотеля по вопросам экономики автор искал моральную основу. Конечное объяснение экономических идей Аристотеля автор находил в национально-эллинском идеале, в котором греки «сливали этический и эстетический идеал», а также высоко ценили в жизни «чувство меры, дающее ей гармонию и красоту». Аристотелю приписывалось намерение совершенствовать граждан с помощью политики, утверждать чисто моральную оценку хозяйственных благ и т. д. Все его моральные сентенции принимались за чистую монету.

Однако совершенно очевидно, что эти сентенции были лишь формой социальной демагогии, предназначенной для оправдания и маскировки господства рабовладельцев. Моральные нравоучения сопровождали экономический анализ, но не лежали в его основе. Как только Аристотель переходил к рассмотрению проблемы рабства, все его высокие моральные принципы отпадали. Он забывал свои рассуждения о прекрасном и начинал доказывать, что рабы должны работать на господ, дабы последние могли вести паразитическое существование. Сама мораль Аристотеля выражала классовые интересы рабовладельцев и не может считаться объяснением его экономических воззрений.

Между тем Железнов безоговорочно утверждал, что теоретическая политэкономия в работах Аристотеля «сливается с моральным учением» и соответственно этому идеи греческого мыслителя нашли своё продолжение в литературной продукции немецкой «историко-этической школы». Вместе с тем Железнов пытался истолковать экономические взгляды Аристотеля с позиций субъективизма, доказывая, что идея полезности составляла для них «руководящий принцип». Посему Аристотель заносился в состав предшественников школы предельной полезности, особенно её «математической ветви», представители которой лишь развили то, что было дано ещё выдающимся мыслителем древности 22).