После Версаля западные руководители практически «забыли» все, о чем договаривались, но и к тому же обнаружили, что огромный долг, в который, по сути, они вогнали развивающиеся страны, угрожает стабильности банковской системы и вместе с ней мировой капиталистической экономике.
Совещание в Вильямсберге (1983 г.), о котором уже упоминалось, американская делегация проводила по тщательно разработанному сценарию. Мельчайшие детали, вплоть до заголовков газет с комментариями совещания, были заранее спланированы так, чтобы представить Рейгана в роли бесспорного лидера западного мира и самого популярного президента США. Но экономические противоречия капиталистического Запада настолько обострились, что на «лидера» мало обращали внимания и, как он ни нажимал, достигнуть единодушия ни по одной из главных рассмотренных экономических и финансовых проблем оказалось невозможным. Расчеты американской делегации на дальнейшее ужесточение курса по отношению к социалистическим странам не оправдались. И тогда курс был взят на дальнейшую «политизацию экономики».
Впервые на совещании семерки в верхах, зародившемся как форум для решения экономических проблем, важнейшее внимание было уделено военно-политическим проблемам, и тут проявилось большее единодушие. Из принятой декларации торчали уши антисоветизма и антикоммунизма. На этой почве и было продемонстрировано «единодушие» атлантистов, к которым примкнула и подписавшая декларацию Япония, хотя она и является членом НАТО. Комментируя декларацию, итальянская газета «Републикка» подчеркивала, что «Европе навязали политическую декларацию, представляющую собой нечто принципиально новое: утверждение, изложенное в официальном документе, подписанное главами государств и правительств, о том, что оборона Запада неделима и глобальна и что именно этой концепцией глобальности следует руководствоваться при проведении всех нынешних и будущих переговоров, начиная с женевских переговоров о евроракетах. Одним росчерком пера Италия — вместе с тремя другими странами ЕЭС, но в отсутствие остальных шести членов Сообщества — решила вступить в союз всепланетного масштаба. Таким образом, расширение политической, если не военной, сферы действия НАТО становится свершившимся фактом. Однако в этой концепции «глобальности» и «неделимости» есть явные противоречия. Если безопасность действительно неделима, то как можно отвергать требование Советского Союза об учете английских и французских ракет в европейском ядерном потенциале? Если безопасность глобальна, то как можно утверждать, что Атлантический союз ставит себе задачей только оборону Северной Атлантики и Западной Европы, если одна из стран, подписавших виль-ямсбергскую декларацию, является ключевой державой Дальнего Востока?»[17]
Газета «Монд» со своей стороны охарактеризовала декларацию как фактическое рождение «нового военно-политического союза, охватывающего географическую зону от Атлантического до Тихого океана». Французская печать отмечала, что президент Миттеран не должен был подписывать документ, где упоминается о решении НАТО разместить ракеты «Першинг-2» и крылатые ракеты в Западной Европе, так как Франция не участвовала в принятии этого решения.
Делегация США, столкнувшись с твердой оппозицией при обсуждении экономических связей Восток — Запад на уровне глав правительств, решила, что называется, не мытьем так катаньем добиться своего, включив в проект коммюнике положение о необходимости «увязки» экономических отношений Восток — Запад с интересами безопасности. Западноевропейские страны особенно не возражали против этой формулировки, поскольку неопределенность формулы об «интересах безопасности» оставляет широкие возможности трактовать эти интересы по-своему.
В дальнейшем администрация Рейгана приложила немало усилий для «конкретизации» решений вильямсбергского совещания, добившись установления лимитов стран — членов ОЭСР на импорт энергии из «третьих стран» и новых минимальных ставок по экспортным кредитам членов этой организации. Тем не менее единства Запада в экономических отношениях с Востоком добиться Вашингтону не удается. Партнеры справедливо подозревают американскую администрацию в стремлении замаскировать политическими демаршами намерение задержать вырвавшихся вперед конкурентов.
Повышение «дипломатического ранга» экономических проблем, перенос их на уровень «политики высшего порядка» представляет собой попытку найти формулу регулирования этих проблем. Но результаты совещаний в верхах показали, что такая формула не найдена, да и затея сама по себе бесплодная, бесперспективная. Западная печать писала по этому поводу, что на совещаниях в верхах прописываются лекарства, которые «больные», вернувшись домой, не собираются принимать. Недаром французский президент Миттеран назвал как-то совещание в верхах «балаганом для внутриполитических целей». Президент знал, что говорит.
В канун десятого совещания на высшем уровне, весной 1984 г., английская «Файненшл Таймс», анализируя результаты прошедшего периода, отмечала их весьма скромный багаж в виде некоторого сдерживания волны протекционизма в западном мире. Главной причиной назывались гегемонистские устремления американского руководства. «И в будущем на таких совещаниях особого результата не добьешься, — писала газета, — если европейцы не сумеют делать себя менее уязвимыми от па-жима, порождаемого неравноправной взаимозависимостью»[18].
Глава II
ДИПЛОМАТИЯ «ВЗАИМОЗАВИСИМОСТИ»
Взаимозависимость — излюбленный термин современной дипломатии Запада. Обычно под этим подразумевается усилившаяся зависимость экономики одного государства от действий и решений в экономической области другой страны. Совершенно очевидно, что для «взаимной» зависимости экономические потенциалы партнеров должны быть хотя бы примерно равны.
В преддверии десятого совещания в верхах в Лондоне газета «Файненшл Таймс» писала: «Взаимозависимость стала модным термином в 60-е годы, когда Европа, казалось, нагоняла Соединенные Штаты[19]. Особенно по душе термин пришелся Вашингтону. На совещании в верхах в Бонне (1978 г.) европейцам было заявлено, что США более не желают нести экономические издержки лидерства, и выдвинута теория «трех локомотивов», которая по идее должна «вытянуть» капиталистический мир из послекризисного хаоса. Однако два других государства, предназначенных на роль локомотивов — ФРГ и Япония, — отнеслись к этой идее без энтузиазма. Они дипломатично противопоставили этой теории концепцию «автомобилей», которые все должны нести равный груз ответственности за судьбы капиталистического мира.
Под нажимом из-за океана ФРГ и Япония взяли на себя обязательства увеличить темпы роста валового национального продукта с тем, чтобы предоставить более широкий рынок своим партнерам, страдающим от дефицита платежного баланса, а Япония обещала, правда через силу, увеличить импорт, а также ограничить экспорт в Соединенные Штаты. Однако обязательства выполнялись с большим скрипом. Европейцы первыми обнаружили, что «взаимозависимость» оказалась вовсе не взаимной. Как писала та же «Файненшл Таймс»: «Кое-кто оказался бот лее зависимым, чем другие, так как не смог собственными силами решать свои проблемы». Хотя многие буржуазные западные исследователи считают взаимозависимость отличительной чертой взаимоотношений между промышленно развитыми капиталистическими странами, они и в этом контексте вынуждены признать, что «если растущая взаимонезависимость и существует, то она вовсе не универсальна и не симметрична».