А тем временем люди умирали от голода на рыночных площадях Азии. Это была эволюция социальных структур, так же как и эволюция технологий; эволюция эта походила на мифическую дорогу, идя по которой, путник с каждым новым шагом удаляется от мест своего назначения на целых два. Развивающиеся структуры были одновременно и политическими, и экономическими: структурами силы и структурами нищеты. Сначала они опаивались в пределах отдельных обществ, а теперь — все больше интегрируют разные общества. Нет сомнений в том, что эти структуры были функциональными, необходимыми оронизациями технического развития, но внутри обществ они при распределении благ, помогая обогащению одних, дискриминировали других и дифференцировали людей по образу жизни. Наиболее примитивные из народов мира почти не имеют имущества, но они не бедны. Бедность не есть малое количество предметов потребления, не является она и отражением простого соотношения между целями и средствами; она, прежде всего, выражает отношения между людьми. Бедность — это социальный статус. И как таковая она является изобретением цивилизации. Она выросла вместе с цивилизацией, одновременно с несправедливым разделением на классы и, что особенно важно, налогообложением, из-за которого крестьяне- земледельцы могут оказаться более беззащитными перед лицом стихийных бедствий, чем аляскинские эскимосы на зимней стоянке.
Весь предшествующий анализ свободно позволяет нам рассматривать современных охотников и собирателей в исторической перспективе как представителей магистральной эволюционной линии. И не следует считать эту свободу легко добытой. Дают ли маргинальные охотники, такие как бушмены Калахари, более репрезентативный материал для ргконструкции палеолитической ситуации, чем индейцы Калифорнии или северо-западного побережья Северной Америки? Похоже, что нет. Похоже также, что бушмены Калахари не являются репрезентативными даже как маргинальные охотники. Подавляющее большинство уцелевших до наших дней охотников и собирателей ведут жизнь до странное ги неорганизованную и чрезвычайно ленивую в сравнении с немногими другими. Эти немногие другие отличаются очень сильно. Вот, например, мурнгин*: «Первое впечатление, которое получает человек со стороны в нормально функционирующей группе жите-лгй Восточного Арнемленда, — это впечатление налаженной деятельности...
И на него должно произвести впечатление то обстоятельство, что за исключением очень маленьких детей... здесь никто не бывает без работы» (Thomson, 1949a, pp. 33-34). При этом нет никаких указаний на то, что проблемы жизнеобеспечения для других людей более трудны, чем для других охотников (ср. Thomson, 1949Ь). «Предприятия» их деятельности сосредоточены в других сферах: «в сфере сложной и изнурительной церемониальной жизни», главным образом, в циклах сложного церемониального обмена, который придает особый
престиж занятиям ремеслом и торговлей[30](Thomson,1949а, pp. 26, 28, 34 и след., 87, passim). У большинства остальных охотников нет таких забот. Их существование сравнительно бесцветно и состоит, главным образом, в том, чтобы с удовольствием есть и потом переваривать пищу на досуге. Их культурная ориентация не дионисовская или аполлоновская, но, как выразился Джулиан Стюарт[31] о шо-шонах, «желудочная». Но можно назвать ее и дионисовской, если вспомнить, что Дионис отождествлялся с Бахусом: «Еда для этих дикарей — все равно что выпивка для пьяниц в Европе. Те вечно жаждущие души были бы рады окончить свои дни на дне бочки с мальвазией,[32] а дикари — на дне горшка, наполненного мясом. Те там только и говорят, что о выпивке, а эти здесь — только о еде» (LeJeune, 1897, р. 249).,
30
31
Стюарт, Джулиан — видный американский антрополог, создатель теории многолинейной эволюции.
32