Мимо его кресла проходили сотрудники, пронося детали обстановки и реквизит - разбирали съемочную площадку. Зная характер шефа, никто не решался нарушить его мрачное безмолвие; лишь директор попытался подступиться, чтобы решить какую-то неотложку, но получил вялую отмашку рукой и ушел со словами "побольше братолюбия".
- Сева, - слабо, даже немощно позвал мэтр. Сева присел на корточки перед его креслом.
- Сева, картина не получается. Я чувствую... такого у меня никогда не было, в моем возрасте сделать слабую картину... ты не представляешь, как обрадуются все эти интеллигентные бездарности... они ждут моего провала. Они всю жизнь завидовали мне. Никакие их теории не заменяют таланта. У меня есть картины, которые переживут и их, и меня, и... тебя... но сейчас я не могу позволить себе остановиться на плохой работе. Я должен подтвердить, кто я, как спортсмен подтверждает свой рекорд... понимаешь?
Мэтр тяжело встал и побрел.
Велюровая шляпа и нераскрытый зонт остались висеть забытыми на спинке кресла.
Сева устремился за шефом, потом вернулся, забрал шляпу и зонт.
Пустое кресло одиноко рисовалось на белизне площадки.
Они медленно, по причине отдышки Давыдовича, поднимались по пандусу, ведущему к хвостовому павильону студии. Мимо заснеженного и нелепого под снегом самолета, оставленного во дворе студии.
Сева нес над непокрытой головой шефа зонтик, а шляпу держал в другой руке...
- И ты должен мне помочь.
Вот этого Сева не понял и поднял на шефа вопрошающий взгляд. Шеф остановился.
- Почему я посылал тебя в МУР? Подумай.
- Вам не хватало конкретности в сценарии...
- Вот! Сценарий нужно лечить на ходу. Твой рассказ, где топят вора, который обокрал своих, я хочу включить как эпизод в картину. Согласен?
- Согласен.
- Деньги за это ты получишь. Но без упоминания твоего имени. Согласен?
Сева молчал.
- Я не хочу тебя ущемлять... но наш сценарист - маститый писатель, можно сказать - классик. И рядом с ним неловко писать тебя в титры. Тем более за один эпизод.
Сева молчал, и шеф сменил тему, двинувшись вдоль натурных декораций.
- Я мечтаю о новой постановке "Ивана Грозного". Ты будешь у меня не вторым режиссером, а сопостановщиком. Это дороже, чем авторство одного эпизода... если, конечно, ты всерьез решил стать режиссером. Согласен на такие условия?
Тяжелая трость Давыдовича врезалась в мягкий грунт.
Сева кивнул не сразу
- Чтобы снимать "Грозного", нужны большие деньги. Их не дадут без решения президиума ЦК... поговори с отцом Тамары. Он обещал мне... напомни...
- Я видел его всего один раз...
- Будешь видеть чаще.
- Возможно, - вынужден был открыться Сева.
- Вот видишь, - понимающе кивнул Давыдович, - давай помогать друг другу. Хочешь Новый год в Доме кино встречать? Бери с собой Тамару, мне дадут лучший стол!
- Не смогу. Пригласили домой... К Тамаре.
- Это серьезно, желаю удачи! - Давыдович энергично протянул руку Севе. - И никаких неопределенностей! О своих намерениях нужно говорить конкретно.
Губан окликнул Севу на улице Горького в том же месте, где раньше произошло знакомство с Галкой.
- Свататься идешь? - хмыкнул он, посмотрев на букет в руках приятеля.
- Предположим, ну? - ощетинился Сева.
- Не торопись. Тише едешь - дальше будешь.
- Тебя не спросил!
- Я и так скажу, - с превосходством ответил Губан, - папашу твоей невесты сняли за крупные злоупотребления!
- Откуда ты знаешь?
- Видел набор в нашей газете. Должно было пойти в сегодняшний номер, но оттуда поступила команда - задержать публикацию...
- Может... отменили? - недоверчиво спросил Сева.
- Не, - ехидно ответил Губан, - всего-навсего отложили. Чтобы не портить народу праздничного новогоднего настроения. Как же так! В руководстве страны - вор! Я думаю, потом имущество его конфискуют... Так что - лопнуло твое благополучие...
Губан рассуждал, придерживая оттопыренные карманы с бутылками портвейна.
Сева, не дослушав, бросился к соседнему телефону-автомату.
Звучали длинные телефонные гудки.
Все окна в высотном доме на Котельнической светились.
Ефим Давыдович готовил себя к встрече Нового года. У трельяжа в спальне выдергивал пинцетом волосы с кончика носа.
Торс борца в крахмальной рубашке на тоненьких голых ногах, в ярком полосатом галстуке. Он с неудовольствием поднял телефонную трубку с прикроватной тумбочки:
- Слушаю... Сева! Ты не вовремя! Что?
Давыдович сел на кровать.
- Откуда узнал? - Он полез в тумбочку за патрончиком с нитроглицерином и положил белый комочек под язык.
- Это точно? - переспросил он, не закрывая приоткрытого рта. - Значит, не зря Вера намекала... это конец моего замысла...
- Печально... - только и смог выдавить Сева на другом конце провода.
- Что тебе печально! - сочувствие взорвало мэтра, - тебе - печально! Для меня это конец мечты о "Грозном"! Печально! Ты женишься. Деньги там есть. Квартира есть. Машина есть. Дача - тоже. Что тебе еще надо!
Монолог шефа был ударом наотмашь. Шеф срывал злобу.
- Мне нужна профессия, которую я полюбил! - В голосе Севы звучали одновременно обида и твердость.
- Будет тебе профессия, - Давыдович понял, что перебрал, и продолжил, как мог, миролюбиво, чтобы отделаться. - Мне тут звонил Лукинский, он хочет делать про Фрунзе. Спрашивал о тебе. Приглашает.
- Кем? - после паузы спросил Сева.
- Ассистентом! А ты хотел - режиссером? Еще сопли не высохли! Давыдович швырнул трубку и тупо смотрел на свое тройное - в разных поворотах - отражение в трельяже.
Сева подавленно уставился на нелепый в этой ситуации букет.
Из повисшей в руке телефонной трубки неслись гудки.
В такой момент идти в дом с предложением... Там не до него... А вообще-то "до него" там без случившегося?..
Снова возник Губан. Будто подслушал его размышления.
- Если раздумаешь идти к невесте, приходи на Пушкинскую, думаю, будет не скучно. Только мужиков недобор. - Он нацарапал на клочке бумаги адрес и вложил его в чащу букета. - И учти: зять проворовавшегося чиновника в вашем кино никому не нужен. От тебя побегут, как от чумного!
- Отвали! - только и оставалось сказать Севе.
Понуро, с опущенным букетом он брел к Тамариному "начальственному" дому мимо светящихся новогодних витрин с размашистой надписью "С Новым годом!". Мимо веселых прохожих с крохотными елочками.