Сейчас за разглядыванием старых фото вернулось все — детство с заплатанным пальтишком, поездки с бабушкой на Конный рынок за кровяной колбаской и топленым молоком, школа с непременными прогулами и юность с первыми увлечениями и бегством на море втайне от мамы. Ах, сколько всего было….было…было. Из груди Риты вдруг выплеснулись рыдания. Григорич охватив ладонями голову жены.
— Что случилось, мася?
— Знаешь, — всхлипывая, ответила Рита. — Я только сейчас поняла, как очень люблю свою маму и бабушку… и тебя тоже. А ты? Ты меня любишь?
И Рита снова зашлась слезами. Осыпая поцелуями все лицо жены, Григорич успокаивал ее и шептал:
— Люблю…. Люблю… люблю.
Немного придя в себя, Рита попросила мужа запихнуть все фото в альбомы, сложить их в один картонный ящик и поставить его на шкаф.
— Если когда-нибудь продадим дом, — твердо сказала Рита, — обязательно заберем его.
— Если… — горько вздохнул Григорич и пошел выполнять просьбу, осторожно ступая по продавленному скрипучему полу. А вернувшись обратно в комнату, он с удивлением взглянул на жену, сидевшую на диване. Она показалась Григоричу такой помолодевшей, такой свежей и блистательной дамой света с гордо поднятой грудью и упругими бедрами. От Риты повеяло такой опьяняющей энергией жизни, в голосе ее появились такие сочные нотки игривости, а в глазах засверкала такая забытая губительная страсть, что Григорич вдруг очень сильно захотел свою жену. Они не сговариваясь, выбежали из дома и прорубая путь, — Григорич топором, а Рита лопатой, — ринулись через заросли сада в летний душ.
Вскоре в маленькой кабинке уже зажурчала вода, задрожали ветхие доски и послышались глубокие сладостные стоны. Спустя час супруги уже сидели в машине зятя Сашки, который снова заехал за ними, как вдруг Рита предложила мужу, который нервничал от того, что никто ему не пишет со студий:
— Слушай, а пусть Машка с Вовой занимаются домом, а? Они ребята молодые, ушлые, знают всякие лазейки и как к чему подступиться. Тебе ведь всегда некогда, я так вообще не приспособлена к подобному бизнесу. Вдруг получится продать.
— Не знаю… — скептически промямли Григорич. — Ну, продадим и что дальше?
— Купим однокомнатную квартиру.
— Ты думаешь, они вчетвером уйдут в однушку?
— Дурачок, — покрутила пальчиком у виска Рита. — Мы уйдем в однокомнатную.
Григорич посмотрел на кивающую головой и уже все решившую жену, которая добавила:
— Но ты все равно занимайся сценариями, у тебя отлично получается.
— Мда уж, получается… — вздохнул Григорич и махнул рукой. — Ладно, но все равно, даже если купим квартиру, это будет твоя однушка. Не думай, что я на нее стану претендовать. На свою жилплощадь я заработаю сам.
Рита улыбнулась и поцеловала мужа в шею.
— Ах, как вы щепетильны и благородны, сэр.
Оба рассмеялись.
Всю неделю Григорич бомбил студии вопросами, отправлял новые заявки по новым адресам, все беспощаднее и беспощаднее вымарывая самые дорогие сюжетные куски и максимально сокращая характеристики персонажей. Под безжалостную редакторскую правку попадали целые сцены и эпизоды, порою изменяя всю сюжетную линию. В конце концов, когда Григорич прочитал то, что у него получилось после многочисленных купюр, он вернул все обратно и заорал: «Да что вам не так? Классный сценарий! Идите вы все на хер!» Испуганная Рита прибежала из кухни и поспешила обнять мужа, шепча на ушко свои волшебные нежности, от которых Григорич стал постепенно успокаиваться. Однако вскоре волны негодования с еще большей силой стали накатывать на него, и в сопроводительных письмах Григорич уже не стеснялся в грубых выражениях по адресу редакторов. Одной студии, которая вообще никак не реагировала на его заявки, он написал прямо: «Я что, на кладбище пишу?» Там словно бы ждали подобного выплеска, на который тотчас последовала явно заготовленная фраза: «Из-за огромного количества писем, приходящих ежедневно, наша киностудия оставляет за собой право не отвечать на непринятые заявки».