Вадим (в истерике). Чего удумал, отец? Квартирку мне на тот свет роешь! Я жить хочу!
Вадим пытается вырвать у Сторожа лопату, но падает в яму.
Вадим открывает глаза, ощущает себя в свежевырытой яме и стонет. Сверху Сторож выливает на него ведро воды.
Вадим (вяло). Где я
Сторож. Все там же. Как ты, сын мой?
Вадим хочет приподняться, но что-то его держит снизу.
Вадим (еле шевеля губами). Если я виноват, пусть меня судит Небо, а не мертвецы.
Сторож. Но сначала надо умереть на земле.
Вадим (ехидно). Разве я их всех убил? Многих даже не знаю. Шалимов, например?
Сторож. Ты не уступил инвалиду место.
Вадим (ухмыляясь). И это все? Не понимаю.
Сторож. Любая обида — вроде бы мелочь, но тем самым ты на миг приблизил чью-то смерть. Каждая обида — капля в чашу грехов, из которой пьет твоя совесть. Пьет и травится. И чем больше пьет, тем сильнее угасает, а чаша все наполняется. И чем полнее она становится, тем меньше совести остается в тебе. Меньше человеческого и больше звериного. А сегодня твоя совесть задохнулась в силках.
Вадим оглядывает яму.
Вадим (мрачно и с горечью). Так значит, меня здесь и погребут. Хоромы. Но здесь места на двоих.
Сторож (печально). Эта яма не для тебя.
Сторож уходит. Вадим задумывается и вскрикивает. Нервными движениями нащупывает на земле телефон и дрожащими пальцами набирает разные номера. Наконец, ему отвечают.
Вадим (волнуясь). Тттетя Рррита! Сссоседушка моя. Пппростите за все. А помните…помните… Господи! Вспомните сами и за все простите. Сссходите ко мне, в траве у кккрыльца силки, я зззабыл. Там…там… жжженщина…
Вадим осекается: над ямой показывается фигура Веры с Темой на руках. Вадим стонет, вскакивает, протягивает руки к Вере, но виском ударяется об острие лопаты Сторожа и падает навзничь.
Вадим (тихо). Ты мне очень нравилась. Эх, если бы…один шанс…простите…
Перед глазами Вадима кровавый туман. Звучит приглушенный погребальный звон колокола. Все глуше и глуше.
Вадик вскакивает на покрывале и лихорадочно ощупывает себя. Бросает удивленный взгляд на транзистор, в отражении стекла которого пытается разглядеть свое лицо. Звучат слова песни: "Тучи". Вадик хватает газету и присвистывает: 19 августа 1996 года. Смотрит на Олю, которая бежит к обрыву за мячом и бросается вслед за сестрой.
Вадик (хрипло). Олька… Стой! Стой же, пожалуйста.
Оля бросается с обрыва. За ней Вадик.
Вадик вытаскивает Олю на берег и трясет ее. Она открывает глаза и молчит.
Вадик (дрожащими губами). Не молчи… Почему ты молчишь?
Оля (плаксиво). Ты ссснова бббудешь смеяться.
Вадик прижимает Олю к себе и целует.
Вадик (плачет). Никогда, сестренка. Никогда. Мне сейчас вся жизнь приснилась.
Оля (удивленно). Какккая жизнь, Вадь?
Вадик (вздыхая). Никакая, Ольчик. Ваще никакая.
Оля. Бббедный мой, бедный.
Оля обнимает брата. Колокольный благовест.
Весь день у Григорича было приподнятое настроение, будто сегодня тридцать первое декабря. Рита тоже радовалась за мужа и с предвкушением мечтала о новой жизни.
— Мы обязательно купим квартиру на первом этаже, чтобы можно было сделать веранду. Поставим там диванчик и телевизор. Хочется всегда свежего воздуха.
Григорич обнимал супругу и добавлял:
— Веранда будет выходить не во двор, а в тихий садик с сиренью.
— Нет, лучше с яблонями, — целуя мужа, говорила Рита.
— Лучше, — соглашался муж.
— Милый, я с Вовой договорилась, он отвезет нас сегодня на кладбище к маме. Только надо купить покушать в дорогу, все-таки почти час ехать.
Пока Рита хозяйничала на кухне, Григорич отправился за покупками в супермаркет.
Он словно летел на крыльях, все казалось ему праздничным, люди приветливыми, а недавние склоки с Быдловичами отошли так далеко, такими представлялись тусклыми и эфемерными, что будто их совсем не было. Григорич шел медленно, специально обходил квартал и засматривался на балконы, сады и окрестности, мечтая, как они с Ритулькой будут здесь счастливо жить. Проходил дальше, встречался с еще более живописным местом и тут же влюблялся в него. Затем были и другие красоты, от которых часто билось сердце и сдавливало виски. Сопровождаемый радужными фантазиями, Григорич, наконец, добрался до супермаркета АТБ. Сегодня ему везло: все продукты, даже давно исчезнувшие из ассортимента, вдруг появились и Григорич набрал полную тележку с верхом. Он уже направился к кассе, как услышал знакомые голоса из соседнего ряда. Язвительный тон Маши и недовольный бас Вована спутать было невозможно ни с чем другим.