Находившийся в Париже Рауль Каррера воспринял приглашение как форменную глупость, чушь. Стать кандидатом в участники венецианского фестиваля было большой честью, и этой чести он давно уже добивался. Но ведь то, к чему стремишься, очень редко оказывается тем, что получаешь.
— Ты, кажется, очень недоволен, — сказал Арам Кайаян, французский спонсор и дистрибьютор Карреры.
— Конечно! А ты что же хотел? Я же знаю, почему они выбрали мою картину. И ты знаешь. У нее нет шансов. Они это сделали, чтобы оскорбить Фресни.
Это была чистая правда. Сисмонди пригласил на конкурс «Резиновые сапоги» Фресни, фильм про французских десантников в Индокитае, что очень не понравилось французскому правительству. Министр культуры отреагировал номинацией «Замка Арли» Карреры — не потому, что эта картина ему нравилась, но он считал ее коммерческой поделкой, оскорбительной для венецианского фестиваля. К тому же этот жест был демонстрацией собственного могущества (ну, как же — он мог выбрать любой фильм по своему желанию!), а также могущества Франции. Чтобы иметь право посылать на фестиваль в Венецию один фильм, страна должна производить не меньше пятидесяти полнометражных художественных фильмов в год. Франция попадала под этот ценз. А министр культуры обладал правом выставлять фильмы на конкурс и пользовался этим правом, чтобы дать Сисмонди по носу в отместку за оскорбление, которое он, по мнению министра, нанес стране, пригласив картину Фресни. К тому же послать на конкурс фильм Карреры, аргентинского экспатрианта, — это было еще более оскорбительно!
Каррера не стал бы так нервничать, если бы тут не была замешана его бывшая жена Моник Фуришон, игравшая главную женскую роль в «Замке Арли». Ему совсем не улыбалось встречаться с ней и появляться вместе на публике.
— Но ты же знаешь, — сказал Кайаян. — Я же не мог отказаться. И даже если бы я мог отказаться, я совсем этого не хочу. Это же деньги. Для нас обоих.
— Я знаю, — ответил Каррера. — Но мне наплевать.
— Тебе наплевать на деньги? — спросил Кайаян, подняв густые брови и наморщив лоб цвета спелых оливок.
— Не можем же мы все быть армянами, — пошутил Каррера. — Тебе придется поискать себе другую жертву.
— Вечно ты зубоскалишь.
— А ты вечно получаешь деньги. Неплохо ты устроился.
— Послушай, — сказал Кайаян. — Никто не может предсказать, что произойдет. Сисмонди пригласил «Резиновые сапоги». Но очень может быть, что у него не хватит духу дать этому фильму приз. И в таком случае у нашего «Замка» есть шанс что-нибудь получить.
— Интересно, что? Вот Моник — та получит.
— Для картины это очень хорошо.
— Картина уже снята. Теперь ее уже ничем не улучшишь, — сказал Каррера. — И она меня больше не интересует.
— Но ведь тебя интересует очередная картина. И я собираюсь ее финансировать. Так что и я заинтересован. И для меня, я думаю, ты сделаешь небольшое одолжение. Поезжай в Венецию. Полюбуйся на картины Тьеполо и на каналы. Отведай местные деликатесы. Искупайся в Адриатическом море. Неужели я требую много?
— Нет, пожалуй, нет. Но это же смешно. Это просто какая-то насмешка.
— Ты во всем видишь насмешку. Но, может быть, тебе понравится. Вот будет смех, если ты там отлично проведешь время, как думаешь? Добейся там чего-нибудь. Проведи время с пользой. Познакомься с нужными людьми. Добейся славы!
— К черту! Дерьмо все это!
— У нас, армян, есть поговорка: «Из дерьма растет трава».
— Ну, в таком случае, — сказал Каррера, — трава вырастет до пояса. Да ладно уж! Твоя взяла. Я поеду.
ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ
— Фредди, — попросила Мерри лениво, — намажьте мне, пожалуйста, спину кремом*
Он потянулся за «Бэн де солей», выдавил полуторадюймовый червячок крема для загара ей на спину и втер в кожу.
— Спасибо, — сказала Мерри. — Вы такой милый.
Он нежно потрепал ее по заду и растер остатки крема себе по бедрам.
— Хотите пить? — спросил он. — Может, лимонаду?
— С удовольствием, — сказала она.
Он поманил пляжного мальчика-официанта и заказал пару лимонада.
Мерри лежала на белом матрасике и смотрела на стальную поверхность Адриатики. В воде виднелось лишь несколько голов.