— Нет, нет. Еще рано. Не торопись.
— Я тороплюсь? Мне показалось, что это ты куда-то торопишься.
— Тороплюсь лечь в постель, — сказала она. — Но не тороплюсь ее покинуть.
— Но я… — начал он.
— Пожалуйста, — взмолилась она. — Медленнее, медленнее.
— Хорошо! — сказал он. — Конечно.
Так они лежали рядом довольно долго. Он трогал ее груди, чертил кончиками пальцев легкие, едва осязаемые круги вокруг сосков, пробегал ладонью по плоскому животу, забирался в жесткую щеточку волос в паху, словно случайно и мимоходом на пути к теплой и мягкой промежности. И она трогала его, ласкала его грудь и бедра, временами робко останавливая ладонь на его возбужденном пенисе.
Он уже не мог терпеть.
— О Мелисса! — взмолился он, и на этот раз, когда он лег на нее сверху, она уже не сопротивлялась. А если и сопротивлялась, то он не мог понять, сознательным или инстинктивным было это сопротивление. Снова и снова едва слышно она повторяла:
— О, о, о! — и снова, — о! о! о! о! о!
Ему пришлось немало потрудиться, чтобы она кончила. Наконец ее еле слышное «о! о! о! о!» превратилось в громкое, высокое «оооо-ааа!» и в момент ее наивысшего восторга он тоже кончил.
Они лежали, разделив друг с другом утомление, как совсем недавно делили страсть. Потом они немного пришли в себя, и она попросила шампанского.
Он наполнил ее бокал.
— А себе не нальешь?
— Нет. Я уже достаточно выпил. Я не пью много.
— Счастливый.
— Ты так думаешь?
— Да. Нет. Не знаю. Нет, я счастливая. Ты знаешь, что ты первый мужчина, с которым я легла в постель?
— Нет.
— Ты мне не веришь?
— Нет.
— Ну, это не правда. Но в какой-то степени — правда. Ты — второй мой мужчина. Первым был мой кузен Никос. Мне было одиннадцать. А ему тогда было, наверное, тридцать два.
— Это ужасно.
— Да. С тех пор я ни разу не была с мужчиной.
— Может быть, я все-таки выпью еще немного.
Через четыре дня они решили пожениться. Они лежали в постели. Мелисса сняла телефонную трубку и отправила телеграмму матери в Париж. Мередит позвонил Мерри в школу, но ее отказались подозвать к телефону, так как она занималась в физкультурном зале. Тогда он оставил письменное сообщение мисс Престон.
Если бы у мисс Престон было чуточку больше сообразительности или ума, если бы она была чуть удачливее, она могла бы понять, что теперь ей представился удобный случай повторить атаку с какао и сочувствием. Но она лишь мимоходом после молитвы упомянула Мерри о звонке отца и поздравила ее. Что касается Мерри, то это было все равно, что поздравить ее с диагнозом «рак». Без тени улыбки она ответила: «Благодарю вас, мисс Престон» — и пошла в столовую.
Мисс Престон была просто поражена. Никогда в жизни ей не встречалась столь холодная, бесчувственная девочка.
Но Мерри едва ли была бесчувственная. Просто она ни за что на свете не хотела, чтобы кто-то хотя бы догадался, в какое смятение привела ее любовь к собственному отцу и как ее поразило в самое сердце известие о его очередной женитьбе. Она не могла даже разделить своего горя с Хелен, чьи мать и отчим, а теперь еще и другой отчим женились и разводились чуть ли не каждую неделю. Вообще-то она не позволяла себе тратить на размышления об этом слишком много времени, по крайней мере, днем, когда под влиянием этих раздумий у нее на лице могло быть написано куда больше, чем следовало прочитать ее соученицам. Нет, она дожидалась ночи, когда выключали свет и, погрузившись в теплый уют и, самое главное, одиночество своей постели, обдумывала план действий.
Завтра была среда, что в Мэзерской школе было почти выходным. Занятия проводились только утром, а после обеда ученицы были полностью свободны. Это было время отдыха, Мерри отправилась в город, пошла в дешевый универмаг, купила губную помаду, тени для глаз и румяна. Этим она нарушила школьные правила: девочкам запрещалось пользоваться косметикой. Еще она купила бутылочку косметического молочка и пачку салфеток, что было вполне легальным поступком.
Со своими покупками она пошла на железнодорожную станцию, где ее никто не мог узнать, и где был женский туалет. Перед зеркалом она накрасила губы, наложила тени на веки и румяна на щеки. Потом выбросила помаду, тени и румяна, но сохранила салфетки и косметическое молочко.
Изменив свою внешность так, что теперь ее невозможно было принять за питомицу Мэзерской школы, она пошла в ближайший винный магазин и спросила маленькую фляжку виски. «Блэк лейбл скотч» — это был единственный известный ей сорт виски.
— Тебе уже есть восемнадцать? — спросил продавец.
— Это самый приятный вопрос из тех, с которыми ко мне сегодня обращались, — ответила она.
— Ну, так что?
— Конечно, есть.
— А водительские права у тебя имеются?
— Да, — сказала она, недолго думая, — они остались в машине. Вон моя машина, на той стороне улицы, — и она махнула рукой в неопределенном направлении.
— Ну, ладно. Все в порядке. Сама понимаешь, я же обязан знать, кто у меня покупает…
— Ну конечно.
Он дал ей фляжечку «Блэк лейбл», и она расплатилась. Потом вернулась на вокзал и в женском туалете с помощью салфеток и косметического молочка смыла макияж. Потом поехала в школу. Бутылочку она спрятала в своей бельевой корзинке в кладовке.
После ужина она вскрыла бутылочку. Хелен занималась в гостиной их двухкомнатного номера. Она уже привыкла, что Мерри рано отправляется в постель и читает перед сном. Так что она не удивилась, что Мерри так рано исчезла в своей спальне. Под подушкой у Мерри лежала книга. А под кроватью у нее была фляжка и пластиковый стаканчик для чистки зубов. Она пила виски прямо так — без содовой, безо льда. Напиток, пробегая вниз по пищеводу, обжигал все внутри, но потом ощущение жжения превратилось в ощущение сияния — и оно не было неприятным. Но теперь надо было напиться допьяна и даже если бы виски был противным на вкус, она все равно продолжала бы пить. Прошло не меньше часа, прежде чем она, наконец, почувствовала, что по-настоящему пьяна. Ее щеки горели, язык отяжелел и не слушался ее. Во всем теле она ощущала какую-то приятную легкость. Неуемную легкость. Ей стало весело. Она не могла совладать с этим весельем.
Она взглянула на часы у себя на письменном столе. Без двадцати пяти десять. Она встала, качнулась, хихикнула и вышла в гостиную.
— Ты здорова? — спросила Хелен.
— Да. А что?
— Не знаю. Вид у тебя какой-то странный.
— У тебя тоже странный.
— Да нет, я не то хотела сказать.
— Знаю, — отвечала Мерри и пошла к двери.
— Ты куда?
— Куда я могу пойти? — спросила Мерри в свою очередь.
Даже теперь она ничего не хотела говорить Хелен. Печально, очень печально, что она не хочет открыться своей ближайшей подруге. Нет, не хочет. И Хелен, подумала она, решит, что она просто пошла в уборную.
Она спустилась на первый этаж и через огромный вестибюль школы прошла к двери мисс Престон. Постучала. Мисс Престон сама открыла ей дверь.
— Что такое, Мередит?
— Я хочу пожаловаться, мисс Престон.
— Да? О чем же ты хочешь пожаловаться?
— Я пила.
— Ты пила?
— Да. Вот это я и хотела вам рассказать, — сказала Мерри, с трудом подавляя приступ смеха.
— Ты хочешь сказать, что — прямо сейчас? Ты пила сейчас?
— Да.
— Где?
— Какая разница? — смех уже почти невозможно было сдержать.
— Я задаю вам вопрос, юная леди! Где?
— У себя в комнате.
— А Хелен?
— Что Хелен?
— Она тоже пила?
— Нет, мисс Престон, — ну и дурацкий же вопрос задала мисс Престон, подумала Мерри. Чтобы Хелен пила! И как же смешно она выглядит, эта строгая мисс Престон, раскачиваясь вперед-назад. А может это она сама качается? Ей стало не по себе. Как-то ужасно не по себе.
— Можно мне сесть, мисс Престон?