Они обсуждали участие Бланжи в фильме, и Мерри ничего не осталось, как сосредоточиться на блюдах, заказанных Каррерой: заливные яйца, луковый суп с лангустами, яблочное суфле и сладкие блинчики. Они уже были однажды в «Лаперузе», но тогда Рауль заказал совсем другое. На этот раз еда была восхитительна — пальчики оближешь! Она стала гадать, какие еще чудеса кулинарии появятся на столе. Мужчины беседовали, а Мерри тоскливо изучала хрустальные бокалы, серебряные приборы и интерьер ресторана: зал был разделен на множество открытых кабинок, так что здесь никогда не было тесно и сидящие за каждым столиком имели возможность уединиться от любопытных глаз. Она размышляла об этом похожем на театральную постановку ресторанном действе, о великолепно приготовленных блюдах, как вдруг Бланжи перегнулся через стол, потянувшись за сигаретами, и незаметно положил ей руку на бедро.
Она как раз собиралась поставить на стол бокал, который застыл в воздухе: она почувствовала прикосновение его руки. Мерри замерла, не в силах ни поставить бокал, ни поднести его снова к губам. Она бросила быстрый взгляд на Карреру, но тот смотрел в другую сторону, впрочем, даже если бы он и смотрел на нее — чем он мог ей помочь? Она поднесла бокал ко рту, отпила глоток и поставила его на стол.
Бланжи тем временем начал пальцами рисовать у нее на бедре эллипс, осторожно двигая рукой вверх и вниз. При этом он ни на секунду не закрывал рта, и ей удалось несколько раз распознать в потоке его речи слово «процент». Она крепко схватила под скатертью его руку, пытаясь сбросить се со своего бедра или во всяком случае остановить его от дальнейших посягательств, но от этого он только еще настойчивее занялся ее бедром. Что же делать? Она ведь твердо решила уступить Каррере, исполнить любое его желание, пусть вопреки собственным желаниям, и уже почти неделю внутренне гордилась своей самоотверженной добродетельностью. Но теперь сумасбродное упорство этого необычайно привлекательного мужчины смутило ее, смешало все се планы и не оставило от ее решимости и следа. В очередной раз подошел официант, чтобы наполнить ее бокал, и она подумала, что хруст льда в серебряном ведре — самый подходящий символ ее внутреннего состояния.
В глубине души она все еще намеревалась хранить верность Каррере, но — как, какую верность? Верность мужу или верность его просьбе? Она все еще размышляла, решая, что же ей делать, когда снова подошел официант, чтобы унести грязную посуду и подготовить стол для десерта. Бланжи убрал руку.
— Ah, bon! — сказал он и занялся своими блинчиками.
Мерри была несколько раздосадована, потому что пока не решила, чего же все-таки она хочет, но теперь ей уже ничего не хотелось решать. Она оскорбилась, увидев, как ее запросто променяли на тарелку сладких блинчиков.
Покончив с блинчиками, он закурил и уронил зажигалку на пол. Он полез за ней под стол и по пути задрал Мерри платье выше колен. Сев на стул, он несколько раз щелкнул зажигалкой, зажег свисающую изо рта сигарету, а свободную руку запустил под скатерть и просунул ладонь ей между бедер. Если до сего момента она не решилась что-либо предпринять, то теперь она и вовсе не могла ничего сделать. Но самое удивительное, что Бланжи за весь вечер не сказал ей и десятка слов!
— Я очень извиняюсь, дорогая, — сказал Каррера по-английски. — Тебе с нами ужасно скучно. Ну, джентльмены, с делами покончено. Теперь будем говорить только по-английски.
— Отлично, — сказал Кайаян, который говорил по-английски правильно, но с сильным акцентом.
— Я вряд ли постараюсь, — сказал Бланжи.
Каррера усмехнулся и пояснил:
— Он хочет сказать, что будет стараться вовсю.
— Да, именно это я и хочу сказать. Но ведь «постараюсь» это глагол и при нем должно стоять наречие «вряд ли»?
— Мерри, объясни ему, — попросил Каррера.
Она стала объяснять, что «вряд ли постараюсь» означает «не постараюсь», и, говоря это, оценивающе его разглядывала. Высокий, крепко сбитый, со сломанным носом, квадратной челюстью и рваным шрамом на лбу, он был похож на уродливого двойника Богарта [33]. Мутно-серые глаза Бланжи тоже откровенно оценивали ее, а его ладонь под скатертью все еще находилась у нее между ног.
— Я буду сильно стараться, — сказал он, покорно все выслушав, и слегка ущипнул ее за правое бедро.
Она была вынуждена признать, что у него колоссальное самообладание.
Каррера пригласил обоих к себе на рюмку коньяка. Кайаян отказался, а Бланжи принял приглашение. Мерри не удивилась. По пути домой она решила, что все это заходит уж слишком далеко. За ужином его приставания, еще, пожалуй, можно было терпеть, но она ведь любит Рауля и ради этой любви готова пойти на любые жертвы, отказаться от любого искушения.
Мерри сидела в лимузине между Каррерой и Бланжи и, приняв это решение, взяла Рауля за руку и крепко ее пожала. Он ответил ей легким пожатием.
После этого она снова развеселилась. Ей опять стало хорошо. Они довезли Кайаяна до его дома, а потом поехали к ним. Каррера предложил коньяк, но Бланжи сказал, что предпочитает виски.
— Я тоже, — сказала Мерри.
— Ну, тогда и я, — сказал Каррера и принес виски с содовой.
Они пили, болтали. Бланжи на своем смешном английском рассказывал о сафари в Сомали, как вдруг зазвонил телефон. Каррера снял трубку и произнес по-французски: «Да. Да. Нет. Да», — и потом, прикрыв микрофон, сказал:
— Я перейду в другую комнату. Простите. Мне надо поговорить по телефону. Видимо, это надолго. Не будете без меня скучать?
Он ушел в кабинет, к параллельному аппарату, и крикнул Мерри, чтобы она положила трубку в гостиной, что она и сделала. И потом услышала, как дверь кабинета закрылась.
Бланжи пошел к бару, налил себе еще стакан и помахал бутылкой, вопросительно глядя на Мерри.
— Да, пожалуй, мне тоже! — согласилась она.
Он щедро налил ей виски и подсел к ней на софу. Она на мгновение напряглась, но потом успокоилась. Стоит ли бояться? Внезапно обуявший ее страх был детским и глупым. Она ведь жена Рауля, и Бланжи это знает.
— Когда начнутся съемки, все будут смеяться над моим французским куда больше, чем мы сегодня смеялись над вашим английским, — сказала Мерри.
Он усмехнулся и заметил:
— Можно дублировать. К тому же в фильмах Рауля не так-то много разговоров. — Он отпил большой глоток виски, поставил стакан, потом взял у Мерри из рук се стакан и поставил рядом со своим. После чего повернулся к ней и притянул ее к себе. Прежде, чем она смогла что-то вымолвить, он впился губами в ее рот. Она обомлела, не в силах пошевелиться, но через мгновение взяла себя в руки и оттолкнула его.
— Что вы себе позволяете? — воскликнула она. — Рауль в соседней комнате. Он вернется в любую минуту.
— Нет, не вернется. Вы слышали, он же сказал, что будет говорить по телефону долго.
— Почему вы в этом так уверены? — спросила она, — К тому же это невозможно.
— Напротив, это совершенно возможно. Вы красивая женщина и я вас страшно хочу.
И без промедления, но и без спешки он снова начал приставать к ней.
— Нет, — запротестовала она. — Не здесь. Не сейчас.
Он попытался ее поцеловать, а она вдруг осознала, что воспротивилась лишь потому, что его посягательство происходило в этом доме, в присутствии Рауля. Но Бланжи то ли не расслышал ее протестующих слов, то ли просто пропустил их мимо ушей. Он обхватил ладонью ее грудь, и под настойчивым натиском его языка она чуть приоткрыла рот. Его мускулистое тело возбуждало ее даже больше, чем прикосновения его рук и губ. Она ощутила трепет страсти, уже позабытой с тех пор, как ее обнимал Тони. Она обеими руками обвила его шею.
Бланжи взял ее ладонь и положил себе на ширинку, потом опрокинул ее на софу. Мерри прижалась к нему — теперь уже с готовностью. И всякая воля к сопротивлению исчезла. Теперь она целиком растворилась в этом мгновении.
Он снова притянул ее к себе, и в какую-то секунду у нее в голове пронеслась мысль, что он хочет ее отпустить. Но нет, он просто умелой рукой проник ей за спину, чтобы распустить молнию на платье. Она чуть наклонилась вперед, помогая ему расстегнуть крючки на бюстгальтере. Когда он с этим покончил, она расстегнула две пуговки у него на рубашке, просунула внутрь руки и обвила его голое тело.