После похорон родные уехали на официальные поминки, а знакомые отправились в ближайший паб. Я тогда смотрел, как Лили садится в «мерседес», и думал, какая же она красивая, хотя черный цвет ей не шел. Но она была одной из тех по-настоящему красивых девушек, которые остаются без поклонника не более чем на пять минут раз в пять лет, так что…
Не единожды — достаточно часто, чтобы это превратилось в беспокоящую меня привычку, — я влюблялся в женщин, которые напоминали мне других женщин, в которых я никогда не влюблялся, хотя следовало бы. В случае с Лили все дело было в ее голосе: у нее был тот же голос, что и у одной девушки из нашей группы в университете — я идеализировал ее интеллект, но сексуально она меня совершенно не привлекала. Помню, я тогда думал: Если бы я был слепым, то ее непривлекательная внешность для меня ничего не значила бы. Я мог бы влюбиться от одного ее прикосновения, если бы ни разу не увидел ее. Лили обладала тем же голосом, заключенным в самую прекрасную телесную оболочку, какую только можно было вообразить.
Через полгода наши с Лили пути снова пересеклись — мы столкнулись на кухне чьей-то квартиры во время вечеринки, никак не связанной с Малкомом. Она была актрисой, я тоже имел отношение к кино: рано или поздно мы должны были встретиться, хотя, конечно, это могло произойти и гораздо позже, когда бы мы уже постарели, обзавелись семьями и озлобились.
— Вас ведь зовут Лили, так? — начал я. — По-моему, я видел вас на похоронах Малкома?
— Да.
Я представился, и мы пять минут говорили о Малкоме. Затем из гостиной пришел ее парень. Лили нас познакомила.
— Мы здесь никого не знаем и развлекаемся тем, что пытаемся угадать, кто из гостей чем занимается, — сказал он.
— Этот, например, — произнесла Лили, показывая на человека, выливавшего бутылку лимонада в чашу для пунша, — изобрел те синенькие липучие ленты от мух, которые вешают в закусочных.
— Нет, — возразил ей бойфренд, — на самом деле он лесоруб.
На любителе лимонада была шерстяная рубашка в крупную черно-красную клетку.
— А вы как думаете? — спросила меня Лили.
— Про него? Он тест-пилот команды «Станна-Стэрлифт» в гонках на лестничных подъемниках для инвалидов.
Лили прыснула.
— А она? — спросил бойфренд, указывая на очень высокую девушку с пушистой копной волос. — Я решил, что она стюардесса.
Девушка была одета в темно-синий костюм.
— А я думала, что она штопает шерстяной бандаж для мошонки епископа Кентерберийского, — сказала Лили.
— Нет, — возразил я. — Вы оба ошибаетесь. Это бывшая кукла из «Маппет-шоу», которая подала в суд на Джима Хенсона за сексуальное домогательство. Он утверждает, что засовывал в нее руку, чтобы заставить ее подвигать глазами. Она говорит, что он позволял себе гораздо большее. Жюри присяжных состоит из шести обычных людей и шести пенорезиновых существ.
(Мне уже приходилось играть в эту игру, и на такой случай у меня был заготовлен запас шуток.)
Лили согнулась пополам от смеха. На ней была облегающая светло-голубая маечка со стильной белой каймой по рукавам и вороту. Маечка ей шла.
— Этот парень — молодец, — сказала Лили бойфренду.
— А вы чем занимаетесь? — спросил он.
— Я? Ремонтом заводных мышек.
— Правда? — удивился он.
— Я подумывал над тем, чтобы переключиться на кошек, но на рынке заводных кошек доминирует одна большая швейцарская семья, которая в этом бизнесе уже четыреста лет.
— Что за семья? — спросила Лили.
— Фон Кошкен, — ответил я.
Лили оценила и эту шутку.
— Пойду возьму выпивку, — сказал потерпевший поражение бойфренд. — Тебе что-нибудь принести?
— Нет, не надо, — сказала Лили.
Он ушел, раздевая глазами тела других женщин.
Через два часа у меня были номер телефона Лили, договоренность о свидании на пятницу и такая довольная улыбка на лице, что я боялся, оно так и останется перекошенным.
Я бросился в «Харродз», «Хамлиз», «Селфриджез». Казалось, что во всем Лондоне нельзя было купить ни одной заводной мышки. «Камден-маркет», «Карнаби-стрит», «Ковент-Гарден».