Я снял трубку.
— Конрад, это вы?
Я наплел ему про инвалидную коляску и про то, как трудно мне бывает добраться до телефона.
Мы договорились, что он зайдет на следующий день после работы.
Единственное, что пришло мне в голову: отец Лили хочет поговорить о ее завещании. Она составила его примерно через полгода после нашего знакомства. Она завещала мне все свое имущество. В то время этого имущества (если не считать квартиру) было не так уж и много. Это был символический жест — я точно так же завещал все ей. Но затем она стала делать головокружительную карьеру. Банковский счет Лили теперь содержал достаточно солидную сумму и, наверное, представлял интерес даже для такого состоятельного человека, как ее отец.
Я так и не научился думать о Роберте без того, чтобы не вспоминать о Джозефин, его бывшей жене и матери Лили. Дело в том, что мы с Лили между собой называли его не иначе как Ляпсусом. Лили с самого детства была об отце невысокого мнения, но кличку эту она (с моей помощью) придумала только после одного особенно скандального ужина, на который ее отец явился с очередной любовницей.
— Маме вообще не следовало за него выходить.
— Тогда тебя не было бы на свете.
— Неправда, — ответил она. — Любой ребенок моей матери был бы мной. Мое появление было неизбежно…
— Надеюсь, что так, — сказал я и поцеловал ее, чувствуя себя порождением случая, ведь обо мне она ничего утешительного не сказала.
Мы лежали на ее кровати, полностью одетые; телевизор что-то показывал с выключенным звуком.
— …а он просто какой-то ляпсус, — закончила Лили.
— Но это довольно жестоко. Ты делаешь его похожим на аборт, нежелательную беременность или что-то еще в таком духе.
— Мама редко совершает ошибки. — Лили отправила вверх тонкую струю сигаретного дыма — воздушный поцелуй потолку-счастливчику. — Я бы даже сказала, что отец был ее единственной ошибкой.
— Он — ее единственный ляпсус?
— Да, Ляпсус и есть.
— Прямо так, с большой буквы? — спросил я.
— Именно, — ответила Лили.
Итак, я отдаю ей пальму первенства в изобретении этого прозвища, но, когда она была жива, мы часто спорили, кто первым его произнес. (Это настоящее прозвище ассоциативного типа, которые я постоянно всем придумываю, тогда как Лили обычно просто сокращала слова до самого короткого варианта.) Однако, как бы ни развивались события во время того разговора, с тех пор мы называли Роберта только Ляпсусом.
Задолго до этого эпизода Лили рассказала мне, как познакомились ее родители. Все произошло в 1967 году, в сентябре. После выхода «Сержанта Пеппера» все стали носить одежду, стилизованную под старинную военную форму — ярко-красные с золотом куртки времен бурской войны, темно-синие костюмы прусских военных оркестров и тому подобное. Форма Ляпсуса отличалась от всех прочих и тем самым придавала его внешнему виду оригинальность. Он носил костюм в тонкую полоску и котелок. Кроме того, когда бы он ни сел в пригородный поезд до Лондона, у него всегда были самые блестящие черные кожаные ботинки, самые отутюженные брюки в тонкую полоску и наиболее аккуратно сложенный зонтик. Ляпсус принадлежал к тому поколению британских мужчин, которое однажды вдруг осознало, что недавно коронованная Елизавета II — самый эротичный объект их социальной галактики. Когда Ляпсус появился среди приятелей Джозефин, — молодой аукционист, который запросто встречался с художниками, знакомившими его с фотографами, мелкими поп-звездами и начинающими оперными певицами, — она приняла его за опасного революционера. Джозефин подумала, что костюм, осанка и откровенно консервативные взгляды Ляпсуса — это не что иное, как сатира на истеблишмент. Каждое его реакционное высказывание она считала необычайно точной карикатурой. Такую ужасную ошибку с определением человеческого характера можно было сделать, наверное, только в тот момент предельного социального хаоса. На какой-то короткий период классовые границы — размытые пародией и парадами — утратили былую четкость. Люди, подобные Джозефин, продолжали думать, что все на самом деле меняется. В то время она воображала, что он специально внедрился в гущу «правильного» общества, чтобы через несколько лет взорвать его изнутри контркультурной диверсией, — нужно было только дождаться революции, которая, как ей казалось, вот-вот должна была, просто не могла не произойти.
Они стали жить вместе, купив по договорной цене квартиру в Ноттинг-Хилл, которая впоследствии перейдет к Лили.
В 1968-м они поженились по полному католическому обряду. Джозефин пришлось принять католичество.