— Майкл, могу я заплатить по счету, который остался неоплаченным?
— Как вы себя чувствуете? — рассеянно спросил он.
— Я в порядке, а вы? — ответил я.
— Об этом вам лучше спросить у метрдотеля, — сказал он.
— О вас?
— Нет, об оплате счета.
— Хорошо, тогда я поговорю с ним после обеда. Знаете, что я хотел бы заказать?
«Ле Корбюзье» относился к той категории ресторанов, в которых официанты настолько профессиональны, что никогда не записывают заказы — запоминают их наизусть.
— Что? — спросил Майкл.
— Я бы хотел заказать те же самые блюда, что и тогда. Я уверен, что вы и без меня их помните.
— Грибы и камбала, спаржа и телятина.
— А вино?
— «Шардонне» 1992 года.
— Отлично.
Неправильный официант начал терять терпение, ведь ему пришлось убирать столики Майкла, пока тот просиживал штаны с гостем.
— Все это по-прежнему в меню? — спросил я, слегка удивившись.
— Да. Люди хотят знать, за каким столиком все произошло, и заказывают то же самое, что и они, то есть вы.
— Я стал почти знаменитостью, а? — спросил я.
Он обеспокоенно взглянул на меня.
— Не волнуйтесь, Майкл, — сказал я, — я не собираюсь выкидывать никаких фокусов.
По крайней мере, пока.
Он встал.
— И бутылочку минеральной воды без газа, — добавил я.
— Мы сменили марку, — быстро предупредил он.
— И уже нет тех голубых бутылочек? — переспросил я. — Жаль. Может, у вас где-нибудь завалялась пустая? Просто наполните ее водой из-под крана. Я заплачу как за настоящую.
— Я проверю, — пообещал он.
— Спасибо, Майкл.
Когда он уходил, я подумал, что ему придется нелегко, но в конце концов он от этого выиграет.
Официант принес воду, как и положено, в голубой бутылочке, затем закуски, и на меня нахлынули воспоминания.
32
Я сидел на месте Лили. Я ел заказанные ею в тот вечер блюда. Я смотрел в том же направлении, что и она тогда. И в результате вспомнил наш последний разговор почти дословно. Я прокрутил его в голове еще раз, но ничего нового из него не извлек — никаких новых догадок относительно того, о чем могла бы рассказать мне Лили, проживи она на несколько минут дольше.
Было маловероятно, что она сама к тому моменту знала наверняка, кто из нас (я имею в виду себя, Геркулеса, неизвестного мужчину средних лет или какого-нибудь еще любовника, о котором я пока не слышал) был отцом ребенка. Она едва ли стала бы проводить амниоцентез из-за эмбриона, от которого все равно намеревалась избавиться. К тому же вряд ли у нее было время на такой анализ — без очереди его можно было бы сделать только в частной клинике. А в частную клинику Лили, которая неизменно старалась проявлять во взглядах признаки традиционной актерской левизны, никогда бы не обратилась. Что бы там она ни задумала мне сообщить, это точно не была бы фраза: «Я ношу твоего ребенка, но намерена сделать аборт». Если только она не была готова соврать — чтобы скрыть тот факт, что она спала с другим мужчиной или другими мужчинами. (А зачем ей это? Разве весь антураж — звонок в последнюю минуту, дорогой ресторан, новое платье — не был демонстрацией того, что я для нее остался в далеком прошлом?) Если бы Лили одолевали сомнения по поводу отцовства, она не стала бы их обсуждать за спаржей и телятиной.
Как жестоко с ее стороны было заказать именно телятину, думал я, разрезая бледные тонкие куски.
(Когда мы только познакомились, я был вегетарианцем по принципиальным соображениям, а Лили — из желания употреблять здоровую пищу. Падение Лили, когда оно произошло, было вызвано не архетипическим сандвичем с беконом, а гастрольными постановками «Сонаты призраков». Это была первая по-настоящему серьезная роль Лили: дочь полковника, в реальности дочь «мужчины средних лет». Когда половина тура осталась позади, у Лили начались обмороки. Помреж заметил эти признаки начинающейся анемии и решил, что такое обстоятельство полезно для пьесы Стриндберга, но может очень плохо отразиться на страховке. Поэтому он велел ей питаться бифштексом и яйцами. Вернувшись с гастролей, Лили развратила и меня.)
Моя персона постепенно привлекала к себе незаслуженное внимание других гостей, ведь они заметили, что я, заказав обед на двоих, ем в одиночестве. Пока они были в кухне, Майкл явно проболтался другому официанту, кем я был и что здесь делал. Этот другой официант, жужжа, словно пчелка, постепенно разнес драгоценную пыльцу свежей сплетни по дальним столикам. Приборы клацали, головы разворачивались в мою сторону, глаза прищуривались и тут же расширялись. Все новые тычинки любопытства оказывались затронутыми. Жужжание слышалось уже рядом. Я уловил слово «стреляли».