— Да, я бы предпочел приехать вечером.
— К сожалению, мистер Редман, любители острых ощущений как раз выбирают вечер.
У лестницы я повернулся к нему:
— Но вы ведь освободите для меня мой столик, если я попрошу?
Он ответил движением одних век, но все же это было согласие.
— Безусловно.
Я вынудил его скрепить это обещание прощальным рукопожатием.
— Можно попросить Майкла помочь мне на лестнице? — осведомился я.
Метрдотель удалился, чтобы позвать официанта.
33
На полпути вниз по лестнице я повернулся к Майклу и сказал:
— Ваш метрдотель только что сообщил мне имя, на которое был заказан столик в тот вечер, когда в меня стреляли.
Майкл остановился.
— Да, — произнес он.
— Вы помните это имя? — спросил я.
Он оглянулся, чтобы убедиться, что на лестнице никого нет.
— Алан Грей, — ответил он.
— Вы лично записывали заказ? — спросил я.
Он быстро кивнул.
Я посмотрел на Майкла, стараясь определить, стоило ли задавать следующий вопрос. Судя по всему, стоило.
— А кто именно заказывал столик?
— Полиция уже об этом знает, — ответил он.
— Зато я не знаю, — сказал я и небрежно приподнял один из костылей, как будто настолько к ним привык, что они срослись с моими руками.
— Мистер Грей сам звонил.
— Когда?
— В понедельник или во вторник.
Казалось, он был готов что-то добавить, если бы я задал правильный вопрос.
— И? — спросил я.
— По-моему, в понедельник, — произнес он. Но все же он хотел сказать что-то другое.
Мы снова сосредоточились на ступеньках.
Уже на улице я сказал ему:
— Большое спасибо за помощь.
Он улыбнулся.
— Берегите себя, — сказал он.
— И вы тоже, — откликнулся я.
На самом деле между нами было гораздо больше общего, чем между ним или мной и метрдотелем. Мы были одного поля ягода, потому что оба стремились к тому, что для нас было недостижимо.
— Ну что ж, может, еще увидимся, — сказал он.
Прежде чем потрусить вверх по лестнице, он легонько хлопнул меня по плечу.
Возвращаясь домой из «Ле Корбюзье», я чувствовал себя обессиленным, но теперь у меня было имя — неожиданное имя — и новая задача: Алан Грей.
34
Алан Грей был актером. Крупным мужчиной с хорошо поставленным голосом и бровями, которые с каждым его сезоном в Стратфорде становились все кустистее. Для воскресных еженедельников его непременно фотографировали в длинных тяжелых пальто где-нибудь на природе — обычно в валлийских долинах, откуда он впервые и воззвал к миру. Из-за этого многие годы ему приходилось мириться с ярлыком «нового Ричарда Бертона». У него были все необходимые атрибуты: голос, лицо, тяга к спиртному, поклонницы. В начале шестидесятых он часто играл обворожительных негодяев кокни. Его карьера в кино также складывалась удачно. Поговаривали даже о Голливуде. Но существовало обстоятельство, которое тормозило его скольжение к интересной жизни и полному успеху — этим обстоятельством была его жена, актриса Дороти Пейл.
Дороти недавно достигла того характерного для многих актрис возраста, когда гормональные изменения и профессиональная перетренированность определенных мышц делают их практически непригодными для съемок. Ее горло расширилось до размеров органной трубы, от звуков которой у зрителей на галерке дребезжали зубные протезы. Теперь ее голос был малоприятной смесью хрипов, шипения и виртуозных, но неестественных скачков из октавы в октаву. Рот ее растянулся, а глаза округлились настолько, что ни один оператор не мог без боли смотреть на них. Ее кожа, постаревшая от грима и средств для снятия грима, высушенная софитами, сморщенная из-за бесконечного повторения одних и тех же эмоций, являла собой печальное зрелище, причем настолько печальное, что теперь Дороти могла играть исключительно сраженных горем или крайне огорченных женщин. Однако поскольку она была уже не в силах достоверно изображать состояния, предшествующие горю и следующие за ним, ей редко выпадал подобный шанс. Дороти, что очевидно, перестала быть живым человеком и превратилась в театрального монстра, способного существовать только на сцене «Королевской шекспировской труппы», где она вышагивала, дергаясь и жестикулируя, шептала и прокаркивала пентаметры и старалась сжать в непредусмотренных пьесой объятиях любого оказывавшегося с ней рядом актера (что совершенно не соответствовало ее всем известной моногамности в личной жизни).
Афиши, рекламирующие постановку «Макбета» в современных костюмах с Аланом и Дороти в главных ролях, висели по всему Лондону.