д. люто ненавидят друг друга;
е. люто ненавидят режиссера;
ж. ненавидят себя (это легко, они все ненавидят себя);
з. ненавидят зрителей.
Наконец мне осталось последнее испытание: поклон артистов. Интересно, сколько часов — не реальных репетиций, а мысленного предвкушения — актеры тайно тратят, сосредоточиваясь на этих двух-трех минутах? Сколько раз они шлифовали усталый глубокий поклон с болтающимися руками, который призван сказать залу: «В этой своей лучшей роли я, о мои зрители, отдал вам всего себя»? И как часто останавливались перед зеркалом, чтобы отточить деловитое, едва заметное движение туловищем, которое как бы говорит: «Я самый обычный человек, как и вы, без всяких претензий. (Но я неплохо сыграл, правда?)»? Или как работали над той особой манерой отходить в сторону и, улыбаясь, аплодировать партнерше, намекая при этом залу: «Она, конечно, играла хорошо, но все же сколько в ней самомнения!»?
Я вытерпел поклон благодаря единственному известному мне приему: закрыл глаза и просто слушал, как зрители аплодируют: я представлял себе, что этот звук производят не люди, а далекий водопад или оживленная автострада, от которой меня отделяют зеленые луга.
38
Когда все наконец закончилось, я докатил до служебного входа и пробрался за кулисы. Двух лет, прожитых с Лили, оказалось вполне достаточно, чтобы научиться подобной хитрости. (Главное, помнить, что большинство театральных охранников будут вам бесконечно признательны, если вы расстреляете всех актеров, занятых в любом конкретном спектакле. Иногда, чтобы вас пропустили к грим-уборным, достаточно просто выглядеть подозрительно.) С таким реквизитом, как инвалидная коляска, я был обречен на удачу.
Я никогда не был за кулисами в «Барбикане», однако меня не раз пичкали актерскими байками о легендарной неприветливости этого театра. Все актеры, которые здесь работали, неизменно заболевали из-за недостатка естественного освещения и воздуха, который гоняли по кругу в системе вентиляции. Для этой болезни даже придумали особое название — барбиканит.
Я заехал в лифт и нажал кнопку «гримерные» — их предусмотрительно подняли над сценой на шесть этажей.
Декором служебные помещения «Барбикана» одновременно напоминали офис крупной корпорации и начальную школу — желтые стены с отделкой цвета фуксии.
Вот, значит, в каком месте все эти люди предпочитали проводить время, которое у них оставалось после злостного надругательства над Шекспиром, английским языком, моим терпением и терпением тысячи задниц.
Первый же попавшийся мне навстречу актер (в «Макбете» он играл Привратника) объяснил, как найти гримерную ведущих актеров спектакля. Алан и Дороти были известны тем, что делили одну грим-уборную на двоих, несмотря на их звездный статус. Здесь, перед обрамленным лампочками зеркалом, их любили фотографировать журналисты, когда брали интервью сразу у обоих. (Когда их интервьюировали по отдельности, Дороти специализировалась на обаятельных улыбках, которыми расцветала, прислонившись к дереву, а Алан предпочитал фотографироваться в мечтательной позе на вершине какого-нибудь обдуваемого всеми ветрами холма.) Это были настоящие актеры: именно так должны были представлять себе их читатели воскресных газет — в окружении коробочек грима, костюмов и открыточек от поклонников.
Когда я постучал, Алан крикнул через дверь: «Кого там черти принесли?» — но это меня не остановило.
Поскольку я довольно долго катался за кулисами, они оба уже приняли душ, переоделись и готовились отправиться домой.
Других гостей в гримерке не было, а когда Алан и Дороти увидели мою инвалидную коляску, строгие линии на их лицах мгновенно разгладились. (Хотя им, конечно, не могла понравиться моя рубашка зеленого цвета, ведь зеленый считается у актеров несчастливым. Я знал, что это заставит их нервничать: Алан однажды выступил автором сочиненной за него книги о театральных суевериях.) Они приготовились выслушать банальные слова благодарности от имени какого-нибудь общества инвалидов за взнос на приобретение столь необходимого ему мини-автобуса.
Я же решил с самого начала шокировать их, раскрыв карты, а их самодовольные физиономии только утвердили меня в моем выборе.
— Алан, — сказал я, — разве вы меня не помните?
Он привык к такого рода вопросам, только, наверное, не слишком часто слышал их от инвалидов, которых забывать обычно не принято. Ему должны были вспомниться все его пиаровские визиты в больницу к лежащим в коме девочкам или разговоры шепотом с аутичными мальчиками, которые в действительности понимают Шекспира гораздо лучше критиков, не так ли?