Тони пожал ее. Он не мог уйти вместе со мной: он должен был остаться, чтобы не показаться слабаком.
— Еще раз спасибо, — сказал я.
Дойдя до ступенек, я украдкой взглянул на Тони. Прищурив один глаз, он смотрел в горлышко бутылки, как будто рассчитывал увидеть в ней чей-то ответный взгляд.
Я отметил, что чернокожий полицейский встает.
Когда я снова обернулся, спускаясь по лестнице на станции подземки у Лестер-сквер, то увидел, что негр шел за мной и разговаривал по мобильнику.
Ноги у меня уже устали, поэтому я не мог рисковать, устраивая беготню по эскалатору. Я решил, что от негра мне все равно не оторваться, к тому же полицейский, вероятно, следил за мной ради моей же безопасности.
В вагоне метро негр стоял напротив меня — на расстоянии примерно десяти футов, около дверей.
Когда я вышел на станции Хаммерсмит, он последовал за мной.
Такси мне удалось поймать только через десять минут. Я чуть было не предложил негру подвезти его.
Пуля № 5
Пятая пуля пролетела мимо, даже не задев меня.
53
Когда такси подъехало к дому, я заметил, что входная дверь как-то странно блестит, как будто ее облили водой. «Мондео» уже стоял на своем обычном месте, немного дальше на дороге.
Расплатившись с водителем и выбравшись из машины, я понял, в чем дело: дверь была густо вымазана ярко-красной краской.
Медленно приблизившись к двери, я внимательно осмотрел ее: я старался понять замысел «художника», сотворившего этот псевдокровавый образ. Носовым платком я протер участок замочной скважины. Краска была липкая и совсем свежая. Я недоуменно обернулся на «мондео».
Закрыв за собой дверь, я проверил, не подбросили ли мне через почтовый ящик еще какой-нибудь сюрприз. На полу лежал длинный и узкий белый конверт из плотной бумаги. Немного краски просочилось под дверь, и она испачкала край коврика в прихожей. Я снял ботинки, чтобы не разнести краску по квартире. Затем я отнес письмо на кухню и ножом аккуратно вскрыл конверт. В нем был листок стандартного формата — бумага того же качества, что и конверт. Послание было напечатано на лазерном принтере фонтом Times Roman. Смысл его был прост:
Брось это дело.
Я лег спать в странном возбуждении: было очевидно, что я подобрался к чему-то стоящему и вызвал у кого-то раздражение. Этот кто-то считал «это дело» настолько важным и секретным, что хотел, чтобы я его бросил. Ну уж нет.
Своей тактикой запугивания эти люди хотели меня сдержать, но только еще больше подхлестнули. Чем ближе я был к опасности, тем ближе я подступался к истине. Если эти сведения были настолько важны, что из-за них меня хотели убить, то те же самые сведения скорее всего стоили жизни Лили.
Несколько часов я пролежал без сна. Было слышно, как снаружи ездят машины, заходят на посадку в Хитроу самолеты и вопят кошки.
Лежа с открытыми глазами, я наблюдал, как шторы постепенно светлеют, особенно если не отрывать от них взгляд. (Дело не в том, что наступало утро, — до утра было еще далеко, просто глаза постепенно привыкали к темноте.) Когда же я наконец закрыл глаза, их сетчатка была окрашена в кровавый, пронзительно-красный цвет.
54
Субботнее утро.
Ни один таблоид (а я купил их все) не обошелся без материала об Азифе. В большинстве газет были помещены фотографии со вчерашней торопливой пресс-конференции, которую я видел по телевизору в квартире Алана и Дороти. Многие фоторедакторы выбрали отпечатки, на которых Азиф был снят под ярким светом ламп с точки гораздо ниже колен, что придавало ему изможденный и зловещий вид. Однако более светлые головы из «Миррор» не пожалели времени и раскопали фотографию Азифа, сделанную четыре года назад на студенческом спектакле в мединституте. На ней он был изображен в костюме гробовщика викторианской эпохи: цилиндр, черный фрак, пластиковые зубы вампира и безумные выпученные глаза. Авторы заголовков и подписей к фотографиям не поскупились на каламбуры: Азифа величали Доктором Смерть, Кровавым Мясником и Потрошителем Трупов. Сами статьи журналистов довершали дело: профессия Азифа именовалась грязным занятием, про него писали, что он не сказал, а отрезал, что расследование окружала мертвая тишина. В результате со страниц газет на меня смотрел не тот человек, с которым я разговаривал в больнице, а жутковатое порождение прессы, жертва пиара, этакий стереотипный врач (хотя он и врачом-то, по сути, не был) — иными словами, монстр, способный на любое, самое ужасное злодеяние. Журналисты использовали на Азифе все свои демонизирующие приемы, превратив его почти в карикатуру.