Я повесил трубку, очень довольный и взволнованный. Я подобрался к чему-то серьезному.
Около одиннадцати Шила Барроуз присела на корточки и прокричала в щель почтового ящика:
— Все чисто, можете выходить. Я уезжаю.
— До скорого, — прокричал я ей в ответ, — не забывайте писать.
Через десять минут я выглянул за дверь, чтобы проверить, не соврала ли она: оказалось, что нет, не соврала — улица снова внушала мысль о нормальном тихом пригороде.
Отлично.
Я позвонил Джеймзу и попросил его отвезти меня подальше в восточные районы города: в Брикстон, Клэпхэм, Бермондзи. Там я выбрал бар повшивее (с решетками на окнах и националистическим названием на вывеске) и попросил Джеймза забрать меня через несколько часов. Я заехал в паб на коляске, так как хотел выглядеть хлебнувшим горя. Я специально оделся похуже: трикотажная рубашка, спортивные штаны и кроссовки. Я не брился и не мыл голову.
В пабе я заказал пинту пива. Как я и надеялся, какая-то добрая душа принесла мне ее от стойки.
После этого мы с доброй душой разговорились, заняли столик, и вскоре мой собеседник уже спрашивал меня, как я оказался в инвалидной коляске, а я рассказывал ему что-то близкое к правде. Я изменил место, мотив и действующих лиц. Но сохранил пистолет, кому и результат.
Вскоре к нашему разговору стали прислушиваться и другие добрые души.
— Эй, говнюки, отвалите, — потребовала первая добрая душа.
Но они ее не послушали.
Поговорив еще немного о своей беде, я перевел разговор на оружие, на то, как его трудно достать, но все же можно…
В первый день я приобрел много абстрактного, но ничтожно мало конкретного знания.
— Конечно, в Лондоне можно достать что угодно, — говорили мне, — если у тебя есть деньги.
Второй день прошел у меня примерно в том же духе. Но на третий день в самом занюханном и наиболее удаленном на восток города баре, который я осмелился посетить, — им даже пришлось на руках переносить меня в инвалидной коляске через порог — я разговорился с человеком, не хваставшим и не вешавшим лапшу на уши.
Как только я дал ему понять, что и сам приехал сюда не дерьмо пинать, мы пришли к предварительному соглашению.
— В конце недели, приятель, — сказал мне посредник. — Он будет в стране к концу недели. В воскресенье мы тебе добудем его, без проблем.
Мой посредник назвал мне номер своего мобильника, и мы пожали друг другу руки. Я так обрадовался, что чуть было не вскочил с инвалидной коляски.
Но еще в самый первый день, когда мои поиски закончились безуспешно, я, вернувшись домой, обнаружил на автоответчике сообщение от Энн-Мари.
— Алло? Конрад? Ты дома? Боже, я… вот дерьмо. Послушай, можешь приехать? Мне очень нужно увидеть тебя. Я дома. Но только если я тебя ни от чего не отвлекаю, ладно? Как там, получше? Журналисты разъехались? Просто со мной тут кое-что произошло, и… Конечно, ты не обязан, но знаешь… Мне очень нужно тебя увидеть. И… Боже… Ну пока…
Поскольку Джеймз только уехал, я решил позвонить в другую компанию, чтобы меня отвезли к Энн-Мари. Мне не хотелось слишком зависеть от Джеймза. Я был у Энн-Мари через полчаса.
Энн-Мари жила в Челси. Я знал адрес, хотя никогда раньше там не бывал. Квартира находилась в цокольном этаже высокого здания времен короля Георга. Я нажал алюминиевую кнопку звонка.
Энн-Мари открыла дверь. Выглядела она неважно: лицо покраснело, было ясно, что она плакала.
— Заходи, — сказала она.
— Что случилось? — спросил я.
Энн-Мари провела меня в гостиную. Меня встретили откровенно радостные тона. Зеленые подушки не подходили к оранжевому дивану, оранжевый диван не подходил к красным стенам, а коричневый ковер не соответствовал ничему другому в комнате. Энн-Мари была чуть более сдержанна, чем по телефону.
— Меня уволили, — проговорила она и снова заплакала. — Сегодня утром. Я пришла на работу, а они мне просто дали расчет, и все.
— О нет, — простонал я.
— Прости меня, что я просто так взяла и потребовала, чтобы ты приехал. У тебя, наверное, были другие дела.
— Ерунда, — сказал я. — Мне…
— Да, тебе, — перебила Энн-Мари, как будто я произнес именно то слово, которое она и хотела услышать. — Тебе ведь пришлось гораздо, гораздо хуже!
— Послушай, большую часть времени я, можно сказать, отсутствовал, — заметил я справедливости ради. — Тебе объяснили причину увольнения?
— Я слишком стара для этой работы.
— А сколько тебе?