Сестры обсуждали меня и мое поведение — сплетни помогали им дотерпеть до конца смены. Их веселое щебетание было для меня пыткой, потому что со мной они разговаривали совсем иначе. Как только одна сестра сменялась, и на меня приходила взглянуть другая, их жизнерадостность куда-то исчезала. Вместо этого я слышал снисходительное: «Заменить катетер? Выжил после такого ранения и еще чего-то требует».
Моя мать, чье почти постоянное присутствие у постели больного сына имело масштабы преданности, которую демонстрируют только герои телесериалов, в этом отношении ничуть не облегчала мою участь.
— Делай, как говорят сестры, — говорила она, — им лучше знать.
Но они ведь не лежат в луже собственной застоявшейся мочи, правда? И ты не лежишь. Если бы они только заменили катетер, этой проблемы бы не было — им бы не пришлось постоянно за мной убирать.
(Но медсестры слышали только мое ворчание и фыркание.)
— Я уверена, они знают, что делают.
Когда Психея и Энн-Мари вернулись из кухни с подносом (чайничек, чашки и блюдца от сервиза, ситечко, а также печенье, уложенное аккуратными, как чешуя броненосца, рядами на тарелочку, подходившую по цвету к остальному набору), по их глазам было видно, что теперь их объединяет страшная женская тайна. Меня обмерили, взвесили, просветили рентгеном и признали виновным — еще бы! Однако, насколько я мог судить, Энн-Мари не успела упомянуть про сценарий. Сейчас, как и в больнице, у меня оставалось только два пути: издавать подхлестываемое тестостероном ворчание (которое никогда ни к чему не приводило) или лежать смирно и позволить им нянчить меня (что в больнице по крайней мере оставляло мои ягодицы сухими на час-другой). Выбора не было. Если бы я позволил Энн-Мари контролировать разговор, она могла бы с еще большей вероятностью меня выдать. Поэтому я решил подбросить им новый повод для обсуждения самой безопасной для меня темы — моей несносности. Для чего пролил на ковер немного чая. Это наглядно продемонстрировало женщинам, какой я неаккуратный и неловкий.
— Вы только посмотрите на него, — сказала Психея.
И они обе на меня посмотрели. А затем друг на друга. И рассмеялись.
— Мне как раз требуется повод посмеяться, — сказала Энн-Мари. — Меня только что уволили с работы.
— Ой, а чем ты занималась? — спросила Психея.
Энн-Мари объяснила.
— Но работа эта далеко не такая блестящая, как можно подумать.
Тогда Психея выдала невероятное предложение:
— А тебе когда-нибудь приходила мысль, что можно поступить в полицию?
После этого их было уже не остановить. К тому моменту, как Психея собралась уходить, они успели обменяться номерами телефонов.
— Отныне ведите себя хорошо, — сказала Психея, впервые за последние полчаса обратившись ко мне напрямую.
— Не волнуйся, — проговорила Энн-Мари с порога. — Я за ним присмотрю.
Если бы мне не была нужна помощь Энн-Мари для организации пробы, я бы, наверное, бросил ее в этот самый момент. У меня уже есть мать, большое спасибо; «обермуттер» мне была без надобности.
Большую часть дня я провел, подчищая сценарий или притворясь, что подчищаю сценарий.
Субботу мы с Энн-Мари провели вместе: ходили по магазинам, в кино, обедали, занимались сексом. Энн-Мари то и дело заводила разговор о ценах на трехкомнатные квартиры. Я зашел в банк и снял большую сумму наличных. Энн-Мари воздвигала наше будущее, а я его разрушал.
65
Воскресенье, вторая половина дня.
Я сказал Энн-Мари, что собираюсь забрать кое-какие вещи из квартиры Лили. Энн-Мари захотела сопровождать меня, но я сказал, что предпочел бы сделать это один. А сам отправился на юго-восток Лондона за своим пистолетом. Я предварительно позвонил и убедился, что все готово.
Давно я не видел Джеймза.
— Я уже начал беспокоиться, что с тобой что-то случилось, — сказал он. — Думал, что ты дал деру.
Я рассказал ему о брошенном в окно кирпиче.
— Ты собираешься обратиться в полицию?
— А какой смысл?
— И то верно, — согласился он.
Мой торговец оружием ждал меня в пабе. Это был человек очень маленького роста, распространявший вокруг себя сильный запах дешевого лосьона после бритья. У его ног лежала спортивная сумка настолько криминального вида, что на нее можно было наклеивать изображение бандитского обреза в качестве фирменного знака.