— Здравствуй, — сказал он.
Мы вместе отправились в мужской туалет. По дороге он кивнул каким-то парням, чтобы они на несколько минут повесили на дверь туалета табличку «Не работает». Когда мы вошли, подходы к туалету перекрыли угрожающего вида громилы, чтобы нашей сделке ничего не помешало.
Я принес наличные, спрятав их в трусы.
— Надежно, — прокомментировал он, когда мы зашли в кабинку.
Туалет был без сиденья, без бумаги, но уж точно не без запаха — сверхзвуковой писк насыщенной алкоголем мочи занимал верхнюю часть пространства, а внизу господствовало густое гудение говна. Если бы существовал аналог звукового барьера для запахов, этот сортир бы его точно перескочил, причем с большим запасом. В таком месте невозможно было заниматься делами с комфортом и не спеша.
Продавец расстегнул сумку, аккуратно пристроив ее на согнутом колене, чтобы она не коснулась зассанного пола. Затем благоговейно вынул из нее пистолет. Он был завернут в пластиковую пленку с пузырьками, которую пришлось несколько секунд разматывать. Я нетерпеливо стоял рядом, как отец, который бесполезно топчется рядом с роженицей. Но вот появился поблескивающий серебром и синевой пистолет. Продавец передал мне его обеими руками, как передают новорожденного. Он был таким маленьким, тяжеленьким, красивым и смертоносным. Малыш, иди к папочке. Несколько долгих мгновений я счастливо рассматривал его, потом взял его как надо. Малыш мой!
Продавец забрал у меня пистолет и быстро показал его основные функции — три положения предохранителя, работу затвора, правила взведения курка для первого выстрела, после которого в дело вступала автоматика.
Увидев пистолет и подержав его в руке, я бы купил его, даже если бы он не был мне нужен для вполне конкретной цели. Это был шедевр искусства, достойный занять место в Музее дизайна рядом с «порше» или «лейкой». Все его металлические детали и сочленения были по-немецки безупречны. В то же самое время мне было трудно соединить эту холодную равнодушную машину со страстной умирающей плотью Лили.
— Извините, — сказал я, чуть не потеряв сознание.
Слишком уж трудно было бороться с сочетанием туалетного запаха (который напоминал мне о том моменте, когда медсестра вынимала из меня катетер и я ощущал этот мясной, мужской, тестостеронный запах мочи) и внешнего вида оружия (сияющего смертоносного металла, которому предстояло помочь мне с моей смертоносной миссией).
Передавая продавцу пачку денег, я не поверил, что могу купить такую вещь настолько дешево: все жестокое совершенство пистолета в обмен на изрезанную полосочками бумагу? На мгновение мне показалось, что мне придется убить его, чтобы спокойно уйти с такой ценной покупкой; его, однако, вполне удовлетворила пачка банкнот. Он дал мне патроны, инструкцию по эксплуатации и каталог; ко всему этому он даже добавил спортивную сумку — чтобы я почувствовал себя настоящим вооруженным грабителем.
После того как сделка состоялась, он стал еще более многословно расхваливать пистолет и все время пытался снова забрать его у меня, чтобы продемонстрировать его удивительные характеристики. Он хотел, чтобы я увидел в нем знатока, но для меня он стоял по ту сторону прилавка; да, я дал ему деньги, потому что это было необходимо, но настоящим хозяином пистолета был я. Он держал пистолет у себя некоторое время как товар; я же вступил в полное владение вещью. Он исказил смысл существования оружия, воспрепятствовал его самореализации; мне же предстояло полностью освободить его.
На середине беседы о достоинствах автоматического огня по сравнению с одиночным режимом, продавец вспомнил о своей криминальной сущности.
— Этот пистолет невозможно отследить, — сказал он. — Пистолет абсолютно чист и нигде не засвечен.
(Ему ли говорить мне о чистоте моего пистолета, самого чистого предмета из всех, что когда-либо попадали мне в руки!)
Джеймз не стал задавать мне никаких вопросов, когда я вышел из паба в юго-восточном Лондоне, держа в руках спортивную сумку, которой у меня раньше не было. На всякий случай я заготовил для него ответ, если бы он спросил, что в сумке, — камкодер; но он и так знал, что я приехал сюда не за тем, что мог бы купить на любой центральной улице. Мы говорили на совершенно отвлеченные темы — о футболе, о политике. Но теперь в нашем разговоре было больше мужского, чем раньше. Ощущал ли я возросшее уважение в том, как он включал сигнал поворота? Возможно. Или даже восхищение в жестком стиле его поворотов? Может быть.