Эксклюзив
Жаль, что я не курю. Говорят, курильщики успокаиваются после сигареты-другой в стрессовой ситуации. А у меня как раз одна сплошная стрессовая ситуация. Я не уверен, что сигарета мне поможет, я ведь ни разу не курил.
Запить я тоже не могу. Завтра на работу, и, боюсь, я не смогу сконцентрироваться. Я и так довольно рассеянный, а с похмелья и вовсе не буду ничего вокруг себя замечать.
В моей работе внимательность важна, но внимательность – это не про меня. Вот я иду по улице в центре города, вокруг снуют люди с сумрачными, непогожими лицами. С аналогичной физиономией иду я, на шее у меня мирно висит казенный фотоаппарат. «Заметишь что-нибудь интересное, снимай», - говорил шеф. «Хорошо», - отвечал я. Но ничего интересного заметить не могу. Мой мозг словно отказывается интересоваться окружающим миром. Я думаю, если мимо меня пролетит комета или пробежит полуголая красотка, то мозг ничего не заметит. Ему некогда.
Вообще, я честно старался первое время сосредотачиваться на своем деле. Но в итоге получалось, например, что шеф подробно инструктировал меня, на какую тему написать следующий материал, а я ловил себя на том, что вижу только движения его рта, жестикуляцию рук и рассудительный взгляд. А вот слова будто разбивались о некий барьер в моих ушах и совсем пропадали где-то на полпути к мозгу.
- Ты всё понял? – спрашивал шеф.
- Ну, в общем, да, сделаю, - задумчиво отвечал я скорее себе, чем шефу.
- Отлично. Работай.
Вроде бы, нет ничего проще. Нужно: а) выйти из редакции; б) пройтись пешком до нового пешеходного проспекта, гордости нынешнего градоначальника; в) сделать с десяток интересных снимков на месте; г) поспрашивать людей, спросить мнения по поводу переделанной до неузнаваемости улицы.
Мне нравится, что сейчас конец сентября, а на улице всё еще тепло. Мимо снуют симпатичные девушки, еще не укутавшиеся в зимние куртки. Люди у нас, по большей части, улыбаются – вот в ноябре будет уже совсем не то. Во-первых, похолодает, влажный воздух будет превращать десять градусов тепла в настоящий стылый Коцит. И пока все будут ходить в пальто, я уже начну носить перчатки - руки у меня мерзнут моментально. Во-вторых, грядут губернаторские выборы. Вроде, отменяли этот фарс сколько-то там лет назад. Но кому-то наверху, в Москве, виднее, чего простой народ желает. Всё равно, как ставили губернаторов сверху, так и дальше будут ставить.
Фотографировать я люблю. Это похоже на уход в иной мир, где даже двухмерные фотографии имеют больше жизни, чем трехмерная реальность. Сквозь линзы я смотрю на вещи совсем иначе. Они сужаются до пределов объектива, и тогда я могу разглядывать их в мельчайших деталях, как под микроскопом. Мир в миниатюре гораздо меньше пугает, чем в своих естественных пропорциях.
Щелк! – и маленькая девочка, прыгающая со скакалкой и весело смеющаяся своей молодой маме, навсегда останется шестилетним ангелочком, повисшим в воздухе, как восточный акробат.
Щелк! – и парочка влюбленных уже никогда не разомкнет рук, а их пальцы будут переплетены даже дольше, нежели просуществует их любовь или каждый из этих двоих вообще.
Фотографий у меня набирается порядка двухсот, и снимать их проще, чем подойти к кому-то и завязать разговор. За это я себя не любил. Казалось, что это просто стеснительность или замкнутость, которые были свойственны мне с детства. Но ей-богу, я не знаю второго такого же пугливого и ненаходчивого в знакомстве человека, как я. Справедливо тут будет воскликнуть: «И ты еще подался в журналисты?». Подался. Или подали? Как бы то ни было, антропофобия преследовала меня долгие годы, но я бы не сказал, что это доставляло мне какие-либо неудобства или мучения. Честно говоря, общение с людьми меня мало интересовало. Моя голова была постоянно набита множеством самых разных мыслей и идей, эгоистично занятых лишь собой, и я не мог взять и бросить их. Они владели мной, я же созерцал их как сознательно, если сидел в одиночестве, так и в фоновом режиме, если бродил куда-либо по делам. Может быть, я производил впечатление во многом бестолкового человека, но скорее меня можно было обвинить в гипертрофированной нерешительности и чрезмерной задумчивости.
Пока что я не могу сказать, есть ли моим страхам рациональное объяснение и возможно ли меня исцелить от моей фобии. Есть вещи, которые не поддаются ни разумению, ни разрешению, и я продолжаю быть их безучастным созерцателем, вынужденным ужасаться всякий раз, когда они происходят со мной.