Выбрать главу

Как же Гермесу удалось убить его, этого неусыпного сторожа? Стратегия хитроумного Гермеса — говорить. Он говорит и говорит, часами напролет, рассказывая Аргусу историю о том, как изобрели свирель. Этот утомительный монолог усыпил Аргуса: все его глаза один за другим закрылись, и так его судьба была решена. По сути, Аргусу до смерти наскучили самые скучные рассказы на свете — рассказы о технологии.

В итоге посланник богов убивает паноптикума. У АПОЛЛОДОРА Гермес забивает Аргуса камнем; на знаменитом полотне РУБЕНСА в музее Прадо он отсекает ему голову мечом. А ОВИДИЙ описывает поэтический финал этой истории: богиня Гера собрала уже безжизненные глаза великана и перенесла их на оперение павлина — где они и остаются по сей день[57].

Существует гипотеза, что Гермес, со всеми его многогранными эпитетами — это не один бог, а несколько божеств, совмещенных в одном. Есть смысл представить его как синкретическое божество, ибо он управляет столь же синкретическим поведением людей, то есть слиянием и обменом разнородных экономик и культур. В конечном счете Гермес не исчезает вместе с древнегреческим культом; напротив, он соединяется с древнеегипетским богом Тотом и получает имя Гермес Трисмегист. Он станет святым покровителем алхимиков, гностиков и средневековых мистиков — а также оставит после себя Герменевтический корпус, который предположительно стал связующим звеном с христианством.

КРИТИЧЕСКАЯ СЕРЕДИНА

Почему герменевтика получила свое название от Гермеса? Ответ кроется в особой связи Гермеса с дискурсом, обменом и риторикой. В герменевтической медиации не бывает прямой связи с истиной — здесь всегда идет противостояние с ней. В герменевтической традиции тексты никогда не самоочевидны; они не раскрывают истину понятным и прямым образом. Толкователь-герменевт должен извлекать смыслы из подчас противоречивых и сбивающих с толку знаков — будь то знаки в Священном Писании или в семиотических перформансах человеческих аффектов. Противостояние с истиной ведется и раскрывается через различные экономики смыслов: социальные, политические или коммерческие. Герменевтическая традиция — всегда про реальное, но также и против реального.

Это противостояние с истиной можно более ясно разметить в рамках критической традиции. Оно состоит из трех этапов:

(1) экзегетика → (2) герменевтика → (3) симптоматика

Обратите внимание на иерархию интерпретации, что порядком задержалась в критической традиции. Всё начинается с экзегетики, с области практической интерпретации. Это есть логос в его самом будничном смысле: участники обмениваются информацией между собой и внутри дискурса, чтобы прояснить и проанализировать рассматриваемый объект. Экзегетическое прочтение обычно идет «вдоль» текста, оно развертывается в рамках той точки зрения, что созвучна интенции автора — и безусловно созвучна существованию автора как такового. Экзегетическое заявление — это «вот так действует артефакт „А“…» или «вот это говорится в тексте „Б“…» Для одних подобные толкования многое проясняют; для других это, скорее, доказательство банального пособничества — и скрытым смыслам, и статус-кво.

Второй этап — это, собственно, герменевтика, которую часто обозначают как критику. Она берет свое начало в толковании религиозных и нерелигиозных текстов. Герменевтика пытается, если угодно, развенчать статус-кво — и фокусируется на развитии и преобразовании отдельного произведения. Как в случае с Гермесом и его странствиями, произведение для герменевтики — это неизвестная страна, которую необходимо исследовать. Таким образом, герменевтика предполагает прочтение текста «поперек» его буквальных и скрытых истин. В эссе СТЮАРТА ХОЛЛА Encoding/decoding содержится важный для нас тезис: прочтение текста не всегда следует за буквальным[58]. Герменевтику как критику интересует именно парадоксальное, контринтуитивное; она признает существование экзегетики и ее рамки, но утверждает, что эта рамка выстроена неправильно, что она не позволяет разглядеть более глубокие и значимые смыслы. Поэтому критика тяготеет к контекстуализации и историзации. Это, впрочем, не мешает ей сталкивать произведение с новыми аргументами и контраргументами. Обнаруженные в работе недостатки или пробелы только способствуют процессу герменевтической интерпретации. Как хитер и плутоват Гермес (dolios), так и само произведение на определенном уровне можно считать откровенно лживым. Так открываются дополнительные уровни смысла — доселе скрытые, подавленные или стертые.

вернуться

57

«Арг, лежишь ты! И свет, в столь многих очах пребывавший, / Ныне погас, и одна всей сотней ночь овладела. / Дочь Сатурна берет их для птицы своей и на перья / Ей полагает, и хвост глазками звездистыми полнит» (Овидий. Метаморфозы. I. 720–723 / пер. С. Шервинского. М., Художественная литература, 1977). Меркурий и Аргус (1636–1638) Рубенса в музее Прадо — пожалуй, самая потрясающая, самая барочная из работ Рубенса на тему убийства Аргуса и его последствий. Куда более утонченно и загадочно выглядит другая его картина — Юнона и Аргус (1609–1611, Музей Вальрафа — Рихарца, Кёльн). Гермес, исполнитель преступления, здесь не изображен вовсе — по крайней мере, в прямом смысле. Вместо него здесь появляется Ирида и ее знаки: разноцветная радуга, волны ткани и цвета. Я попытался разобраться в этих двух картинах, как и в нескольких других изображающих Гермеса и Ириду, в эссе: Galloway A. R. The Painted Peacock // And They Were Two in One and One in Two / ed. N. Masciandaro, E. Thacker. New York: MagCloud print on demand, 2011. P. 36–44.

вернуться

58

Hall S. Encoding/decoding // Culture, Media, Language: Working Papers in Cultural Studies, 1972–1979/ ed. Stuart Hall et al. New York: Routledge, 1992. P. 128–138.