Отчаявшись, Иннокентий закрыл письмо. Хотелось выть от обиды. Внезапно его взгляд упал на бутылку настойки, которая стояла здесь же. «Пропади оно пропадом!» – сказал себе елдыринец и напился – впервые за несколько лет.
Он провёл ночь в кабинете. Утро началось для него с похмелья. Оклемавшись, Гоблинович решился написать господину Шерези-Шико – главе отдела по драматическим произведениям.
«Прошу пересмотреть решение относительно моей пьесы», – начал Иннокентий своё ходатайство. В Комитете Цензуры был особый порядок: для того, чтобы рассмотреть роман или повесть, обычно привлекали только одного цензора. А для того, чтобы оценить пьесу, необходима была целая комиссия. К театральному искусству подходили более тщательно. «Книгу можно просто прочесть, а пьесу нужно ещё и поставить», – говорила Хельмимира. Именно поэтому из множества пьес, которые приходили на оценку, лишь немногие попадали к режиссёрам. Иннокентий с горечью понимал: его детище не оказалось в числе лучших.
Несколько дней прошло в мучительном ожидании. Иннокентий старался не поддаваться панике. Теперь он снова держался подальше от алкоголя, и всё же иногда на него нападало отчаяние. В такие моменты елдыринец готов был позвонить Хельмимире, однако что-то его останавливало. Последняя их встреча прошла не очень гладко. К тому же, мундиморийка никому не помогала ради кумовства. Так, например, она забраковала последний альбом Дюнделя.
– Я не обязана пропускать сырые тексты, даже если их написал твой муж, – сказала она Стефании. – Пускай садится и дорабатывает.
В один прекрасный день Иннокентию позвонил Чепухеня. «Ну и ну!» – удивился Иннокентий, увидев его номер на экране коммуникатора. Они не виделись с тех пор, как вместе закончили курсы литературной критики.
– Как жизнь? – бодро спросил Чепухеня. – Знаю про твою пьесу… Мне жаль, друг.
Чепухеня был приземистый, полноватый гуманоид елдыринского происхождения. Он относил себя к расе истинно людей, хоть в роду у него были и ниби. С ранней молодости Чепухеня страдал облысением и даже подсаживал себе волосяные луковицы. До того, как попасть в отряд, он работал редактором и пару раз публиковался, но потом его поймали на «запрещёнке». Партизаны отбили его от конвоя. Он присоединился к ним и стал оператором разведывательных дронов. После победы Чепухеню взяли на Джоселин – как человека, особо преданного идеалам космических партизан. Более того, он умудрился стать цензором драматических произведений.
– Я был в комиссии, – признался Чепухеня.
– А кто принимал окончательное решение? – спросил Гоблинович.
– Харданари. Его назначили главным.
– Я написал Шерези-Шико… Попросил пересмотреть заключение по пьесе.
– Вряд ли он согласится. Хотя… знаешь, многим ребятам понравилась пьеса. Тебе бы кое-что доработать. Они не всё указали в рецензии.
Сердце Гоблиновича учащённо забилось.
– Неужели есть надежда? – робко спросил елдыринец.
– Не знаю, но пьеса хорошая, и попробовать стоит, – ответил Чепухеня. – Если хочешь, сегодня встретимся.
– Где? – с нетерпением воскликнул Иннокентий.
– Неподалёку от меня есть ресторан «Потому что гладиолус». Хорошее место, я приглашаю.
Чепухеня жил в зоне Мария-Кюри. «Приличный район, хоть и недалеко от космодрома», – подумал Гоблинович, пролетая над сектором, который указал ему Чепухеня. Иннокентий едва сумел залететь на парковку огромного развлекательного центра. Он оставил телекоптер в ячейке и направился вниз: ресторан находился на первом уровне. Оказавшись внутри, елдыринец ахнул: это была оранжерея! Невольно вспомнился дом на Лизе-Мейтнер.
Чепухеня прибыл раньше и уже сидел за столиком.
– Я заказал нам две вытяжки из капуцина, – сказал он Иннокентию. – Надеюсь, ты не против?
– Это алкогольный напиток? – спросил Гоблинович.
– Да, а что?
– Ничего…
– Можешь выбирать любой цветок: его зажарят в кляре и подадут на закуску.
Только теперь Гоблинович заметил, что они сидели под огромным – размером с небольшое дерево – гладиолусом. «Вот так чудеса творит наука!» – подумал елдыринец. Вокруг бегали диковинное птицы.
– Я тебе сразу скажу: зацепила меня твоя пьеса, – признался Чепухеня.
– А что остальные? – спросил Гоблинович.
– Было много споров. Харданари, негодяй, упёрся… Дошло даже до того, что обратились к шефу.
Гоблинович тяжело вздохнул: если пьесу не принял сам Шерези, то плохо дело. Вскоре официант принёс напитки. Елдыринец залпом опрокинул рюмку. Оба цензора сделали ещё заказ: жареный русланник и ассорти из копчёностей. Когда Чепухеня попросил бутылку облепиховой настойки, Иннокентий хотел было его остановить – а потом махнул рукой: была ни была!