Поговорили немного о работе. Несмотря на уныние, Гоблинович всё-таки был приятно удивлён. Они с Чепухеней близко не дружили – и вдруг он вызвался помочь… «Возможно, ему действительно понравилась моя пьеса! – с надеждой думал Иннокентий. – Впервые кто-то поддержал меня как автора».
Когда принесли заказ, Гоблинович и вовсе повеселел. Еда была вкусной, а от алкоголя по телу разливалось приятное тепло.
– Тебе нужно просто избавить свою пьесу от лишних деталей, – рассуждал Чепухеня. – Она у тебя слишком… как бы это сказать? «Хрестоматийная», что ли… Всё так выбелено, что и плюнуть некуда. Поэтому в диалогах не чувствуется жизни. Твои персонажи разговаривают, как в древних трагедиях: тяжелый слог. Тебе мешает излишнее знание теории литературы.
Несмотря на критику, Гоблинович впервые за несколько недель был по-настоящему счастлив. Алкоголь как следует ударил ему в голову. Чепухеня говорил о том, что театр, по сути, первобытное искусство, и пора уже завязывать с тем, чтобы подвергать его такому строгому анализу… В какой-то момент Иннокентий потерял нить разговора. Ему стало так весело, что захотелось двигаться в такт музыке.
Он почти не помнил, как добрался домой. «Оставим твой телекоптер в ячейке, – говорил Чепухеня, усаживая елдыринца в аэротакси. – Я доплачу, чтобы его подержали до завтра». «А ты, оказывается, славный малый», – бормотал Иннокентий.
Утром, оклемавшись после вчерашнего, Иннокентий первым делом принялся перечитывать пьесу. Теперь он видел, что некоторые монологи и вправду затянуты, а некоторые определения излишни. Он принялся править текст – и так увлёкся, что едва не забыл слетать за аппаратом. А по возвращении домой его ждали ещё пять романов от господина Шкупердяева. «Нет мне покоя!» – вздохнул Гоблинович и неохотно отожил своё детище.
Впрочем, невесты, похищенные альфа-самцами, не заняли много времени и сил. Гоблинович написал на них пять одинаковых рецензий и отослал Шкупердяеву. «На этот раз совсем тупые книжонки, – плевался елдыринец. – Они что, снова деградируют?» Однако неприятная работа была позади, и можно было вернуться к пьесе.
Иннокентий перекраивал её несколько дней. Он заново оценивал каждую реплику и даже произносил монологи вслух – так, как они звучали бы на сцене. Раньше Иннокентий рассматривал драматургию только лишь как часть литературы. Теперь же он понимал, что пьеса – это не только текст. Иннокентий учитывал всё, что было написано в рецензии и что говорил ему Чепухеня. Елдыринец снова чувствовал себя Пигмалионом, из-под резца которого вот-вот появится прекрасная Муза.
Наконец, новый вариант пьесы был готов, и Гоблинович решился отправить его своему нечаянному покровителю. А вдогонку отправил сообщение: «Если будет время, прочти».
Чепухеня позвонил ему вечером того же дня.
– Неплохо! – сказал он бодрым голосом. – Хотя, возможно, есть ещё что доработать… Кстати, у меня есть два билета на пьесу «Олег, Паша и жёлтые карлики». Если хочешь, можем потолковать в антракте.
В антракте оба цензора пили коньяк.
– Знаешь, – сказал Чепухеня, – Хельмимира, конечно, против кумовства и всего такого… Но, может, тебе не помешало бы завести больше связей в нашем отделе?
Гоблинович, уже хорошенько подвыпивший, смотрел на него с удивлением.
– Завтра мы собираемся в Беатрис-Тинслей, на «Злачной террасе», – продолжал Чепухеня. – Будут играть киберджаз. Если хочешь, подваливай…
Иннокентий не мог поверить своему счастью.
– Я точно могу присоединиться к вашей компании? – с сомнением спросил елдыринец.
– Не беспокойся об этом, – ответил Чепухеня.
Собираясь на «Злачную террасу», Иннокентий надел свой лучший костюм. Администратора заранее предупредили, что к компании цензоров присоединится ещё один гость. Гоблинович был в восторге: на терассе слушали киберджаз и говорили об искусстве. Чепухеня встретил его и представил своим друзьям из отдела. Вскоре принесли выпивку – и беседа потекла ещё более оживлённо. «Нам пришлась по вкусу ваша «Муза», – признавались Гоблиновичу некоторые цензоры. – Но, увы, Шерези был непреклонен».
«Если вы все такие душевные, то кто же тогда голосовал против моей пьесы? – украдкой думал елдыринец. – Неужели только начальство?»
В тот вечер Иннокентий снова порядком напился.
– О, Бригелла, я вижу, ты тоже светский лев! – сказал Бабельянц, встречая его под утро.