Этот человек своего не выдаст, что и давало шанс Николаю Абрамовичу. Осталось «малое» — убедить врача, что он действительно свой.
— Проходи, отец, и клади левую руку на стол.
Видя напряжение Николая Абрамовича, врач принял его на свой счет и добавил:
— Не переживай, руку не отрежу, номер тебе сейчас нарисую.
Родзинский сделал шаг вперед, расстегнул манжет, задрал рукав и, пользуясь тем, что медбрат своим телом закрыл обзор офицеру, прошептал:
— Не сдавай, сынок, нужно мне другой номер. Если про этот узнают — шлепнут. А у меня еще дело одно осталось.
Парень ответил:
— Он не говорит по-русски. Так что не шепчите, только привлечете внимание. Зачем вам это?
— Беглый я, бежал отсюда весной сорок второго. Посчастливилось добраться до Польши, там остановился у одной полячки, на ней и женился. Тесть помог выправить документы на польского пана, так и легализовался. Участвовал в Сопротивлении, нашу ячейку раскрыл абвер, во время поимки удалось скрыть номер. Немцы считают, что я поляк. Если узнают правду — то конец.
— А если узнают, что я скрыл, то и мне тоже.
И все-таки Липанов колебался. В легенде, выдуманной Николаем Абрамовичем, был ряд слабых мест: во-первых, опытный медик Липанов мог обратить внимание на тот факт, что номер на предплечье Родзинского был сильно размытым и с большим трудом читаемым, что говорило о сроке его нанесения гораздо большем, чем несколько лет; во-вторых, это вполне могла быть немецкая провокация, и сразу после того, как Липанов даст новый номер, ворвутся эсэсовцы и поставят его к стенке. Наконец, в-третьих, Липанов вполне мог проверить старый номер по журналу регистрации заключенных и выяснить, что узник за таким номером жив и находится сейчас в лагере.
Может быть, медик так бы и поступил, если бы не был так ограничен по времени. На этом и строил свой расчет Николай Абрамович.
— О чем вы там треплетесь? — проорал со своего места офицер, на счастье заключенных, при этом оставаясь сидеть.
— Извините, господин офицер, я уже заканчиваю. Знакомого встретил!
— Скоро вы, русские, все здесь соберетесь, когда наша славная армия дойдет до Москвы, — прорычал немец.
По его заплетающейся речи Николай Абрамович понял, что он сильно пьян.
— Хрена вам, а не Москву, это мы скоро в Берлине будем! — по-русски прошептал себе под нос Дмитрий Петрович и продолжил, уже обращаясь к Николаю Абрамовичу: — Номер надо было первым делом вытравить, после легализации. Терпи теперь.
С этими словами, он взял раскаленный ланцет и поверх старого номера нанес новый, стараясь нанести его так, чтобы закрыть старые цифры. Закончив, промокнул царапины китайской тушью.
Николай Абрамович мужественно перенес всю процедуру и лишь шепотом выругался сквозь зубы, когда медик обрабатывал рану тушью.
— Все, рану закрой манжетой. Руку я тебе здорово распахал, так, чтоб старый номер не видно было. Будет зарастать месяц-другой, а там, глядишь, и война закончится. Кстати, в четырнадцатый барак тебя, отец, определили.
Опустив манжет, Николай Абрамович поморщился от жгучей боли в ране и сказал, обращаясь к Липанову:
— Спасибо тебе, сынок. Возможно, этим поступком ты поможешь спасти жизнь одному очень хорошему человеку.
— Скромный ты, отец! — ухмыльнулся Липанов, посчитав, что под «хорошим человеком» Николай Абрамович имеет в виду себя.
Но тот уже выходил из лазарета и не слышал слов Липанова, счастливый, с мыслью о том, что еще на один шаг приблизился к достижению собственной цели.
После того как строй покинули узники, попавшие в лагерь впервые, все тот же офицер объявил оставшимся, кто в какой барак будет отправлен. Процедура происходила следующим образом.
За спиной офицера на расстоянии двадцати метров друг от друга выстроились старосты четырех бараков: четвертого, восьмого, четырнадцатого, пятнадцатого. Немец называл номер заключенного и сообщал номер барака, в который тот направляется. Заключенный, номер которого был назван, должен был занять место в строю за старостой соответствующего барака. Имя узника не использовалось, только номер. Само собой, офицер говорил только на немецком, на русский и польский его слова переводил переводчик. Не говорящие на этих языках вынуждены были быстро учиться, в противном случае вездесущие капо поторапливали их ударами палки.