– А тому была причина?
Рената вздохнула. Ну и вопросы задает этот человек!
– Не знаю. Возможно, турбаза казалась ему ниже его уровня. У меня сложилось впечатление, что он иначе представлял этот вечер – роскошная светская вечеринка с красивыми женщинами. Он из тех верных муженьков, что годами дожидаются, когда их спустят с поводка. И в этом смысле поездка с самого начала была для него разочарованием.
Толстяк облокотился обеими руками на стол, внимательно разглядывая молодую женщину.
– Вы, видно, не очень жалуете господина Вейена?
– Нет, – ответила Рената. – Но какое это имеет отношение к смерти Илмаза?
– Никакого. Но я всегда предпочитаю знать, как отдельные свидетели относятся друг к другу.
– Я могу идти?
– Да. И попросите ко мне господина Хольца.
51
Хольц глубоко задумался над раскрытой папкой со счетами. Пальцы правой руки сильно сжимали стакан, наполненный на одну треть коричневой жидкостью. Он нервно покачивал стакан из стороны в сторону. Заметив практикантку, он вздрогнул и попытался прикрыть коньяк папкой. Однако беглая ее усмешка показала, что с этим маскировочным мероприятием он запоздал.
– Вас приглашают в дневное помещение номер три! – известила практикантка.
Хольц кивнул. Он покосился было на недопитый стакан, но затем решительно поставил его на стол, не сделав больше ни глотка. Выйдя из комнаты, он дважды повернул ключ секретного замка и для надежности подергал еще ручку двери.
– Садитесь!
Остхольт указал на стул у широкого обеденного стола, за которым расположился сам.
Хольц сел.
Выражение его лица свидетельствовало, какой тяжелейшей мукой было для него выполнять в собственном доме указания посторонних лиц.
Гаупткомиссар внимательно разглядывал его какое-то время, словно на лбу управляющего было написано, что именно он собирался скрыть.
– Какая дверь была вчера вечером не заперта? – спросил он без долгих предисловий.
Хольц взглянул на него в замешательстве. Стекла очков его искрились.
– Я… Э… Двери всегда заперты. Все!
– Но вчера вечером около одиннадцати это было не так, господин Хольц. Замки, двери и окна не имеют повреждений. Однако юноша ушел. Выходит, одна дверь была не заперта!
– А может, этот турок ушел раньше.
– Есть свидетели, видевшие его в доме после десяти.
– Кто? – спросил в ответ директор. И, почувствовав себя увереннее, добавил: – Только этот итальяшка, насколько мне известно.
– Итак, ваши показания противоречат друг другу. Выходит, кто-то из вас говорит неправду.
Теперь лицо Хольца выражало возмущение.
– И вы считаете, что я лгу? Послушайте, я в этой сфере работаю уже четверть века. И ни в одном из домов, где я был управляющим, никогда не происходило ничего подобного. А потом является такой вот наглец, и я должен теперь защищаться?
– Ну зачем вы так? – Остхольт примиряюще поднял руки. – Никто и не думает вас обвинять…
С явным облегчением управляющий поднялся, аккуратно поставил стул на место у краешка стола. Потом повернулся и направился к двери. Он уже нажал на дверную ручку, когда последовал вопрос:
– Кстати, господин Хольц. Чуть было не забыл. Сколько вы уже работаете здесь?
– Я? Дайте сообразить, шесть, нет, семь лет. Да, с семьдесят седьмого.
– Тогда вы, наверное, хорошо знаете эту местность, – заключил полицейский. – Скажите, кому принадлежит тот береговой выступ с двумя лодочными сараями? Прямо против «Южного берега».
– Против «Южного берега»?
Глаза Хольца снова блеснули.
– Какая-то гимназия из Зоста взяла участок в аренду. Летом, во всяком случае, там было много школьников.
– А в это время года?
Управляющий пожал плечами:
– Вот уже несколько месяцев я никого там не видел. Холодновато сейчас для занятий греблей…
– Благодарю вас…
Едва Хольц закрыл за собой дверь, как вновь она распахнулась. Влетел Адлер с запиской в руке. Лицо у него разрумянилось.
– Что случилось?
– Я только что видел тут одного павлина в форме Шальке. Так вот он говорит, что вчера между Бруно и Илмазом разыгралась сцена ревности…
– Из-за Стефании?
– Именно. Макаронник просто места из-за нее не находил, но подъехать не смог, турок оказался проворней…
Всем весом своего тела Остхольт откинулся назад и задумался. Потом медленно открыл жестяную коробочку и извлек длинную, светлую сигару. Запалив свой бронебойный легочный снаряд, он несколько раз кряду выпустил столб дыма, затем, наконец, отрицательно покачал головой.
– Почему тогда вечером Бруно начал ухаживать за другой?
– Откуда я знаю? Из чувства противоречия, быть может. Или чтоб заставить свою обожаемую ревновать…
Гаупткомиссар состроил недовольную мину.
– Психология двоечников. К тому же в десять вечера все двери в доме были заперты. А за двадцать минут до этого Краузе еще видела Илмаза в комнате у девушек. Ты полагаешь, что за столь короткий промежуток времени Бруно заманил Илмаза к озеру, утопил его и сам благополучно вернулся обратно? Сомнительно.
– Но Бруно был единственным, кто видел Илмаза около одиннадцати в доме…
– Не мели ерунды! – возразил толстяк. – Время не сходится. Допустим, что Бруно и этот Хольц лгут. Но одновременно оба?
Однако убедить Адлера ему не удалось.
– Вилли! Раскинь еще раз мозгами! Наверху сидит роскошная крошка с длинными светлыми волосами. От чего все южные мужчины немедленно приходят в восторг. Турок уже миновал заслоны на первом этаже. Зачем ему было возвращаться? Какая причина?
– Важная. И очень. Но нам еще предстоит ее установить…
52
Усталый и разбитый, Пахман вернулся домой.
Его скромно обставленная подержанной мебелью двухкомнатная квартирка находилась в северо-западной части Дортмунда, вблизи огромного порта. Несколько десятилетий назад район этот считался респектабельным: многие из улиц до сих пор похожи больше на аллеи, в просторных дворах достаточно места для детских игр и сушки белья, всюду оставлены места для газонов, скверов, деревьев.
Квартира Пахмана находилась в тихой боковой улочке на втором этаже старого дома, вот уже шестьдесят лет сдаваемого в аренду. Крошечный, почти квадратный коридор, в котором помещалось лишь зеркало да небольшая вешалка с тремя крючками, отделял столовую-кухню от входной двери. Еще одна дверь вела в просторную, выходившую окнами на улицу спальню.
Воздух в прихожей был сухой и спертый. Вот уже несколько месяцев в квартиру никто не заходил.
Пахман повесил кожаную куртку на крючок рядом с зеркалом и включил закрепленную над ним лампу дневного света. Его руки принялись осторожно ощупывать верхний край кухонной двери. Перед уходом Пахман защемил дверью крошечный, около сантиметра длиной, обломок спички. Начни кто-нибудь открывать дверь – и спичка упала бы. Даже если б входивший это заметил, трудно было бы поместить ее вновь на то же место.
Кончики пальцев нащупали сухой крошечный обломок. Спичка была на месте. Следовательно, в квартиру без него не наведывались.
Пахман сбросил с себя вот уже три дня не менявшееся белье, тщательно вымылся. Потом надел чистую рубашку и черные вельветовые брюки. В небольшой лавке на Уландштрассе он купил хлеба, колбасы, немного масла и пару пакетов молока.
После ужина он не стал убираться на кухне и сразу улегся в постель. Последние тридцать шесть часов отняли у него больше душевных сил, чем он предполагал. Почти все это время он провел в автомобилях, к тому же большей частью сам за рулем. Лишь на обратном пути из Баварии в Рур он прилег часа на три на носилки и малость подремал. О сне нечего было и думать.