вовсе не удивился бы, если бы и Тальма в ответ утвердительно кивнула хозяйке. Но лайка лишь ткнулась ей головой в плечо и широко завиляла хвостом, что явно выражало симметричную реакцию на нежность и доверие подруги. Поворачиваясь в нужную сторону, дама все же благосклонно пожелала мне счастливого пути и приятного вечера, куда бы и с какими намерениями я сегодня ни ехал, - совершенно грандиозная формула, не будь она произнесена как бы вскользь и почти через плечо. Ясное дело, обычная и почти необходимая в других граничных условиях фраза: "Давайте, я все же провожу вас" даже и не подумала родиться во мне, так что вместо отказа я услышал лишь некое невнятное мелодичное мурлыканье - очевидно, некое подобие походного марша дамы с собачкой. " И юной девушки услышать пенье Вне моего пути, но вслед за тем, Как от меня дорогу разузнала!" - вспомнил я и поневоле улыбнулся: такой точной иллюстрацией к стихотворению Кристофера Лога показалась мне моя мимолетная встреча, пусть даже даму и с натяжкой нельзя было назвать юной девушкой, а мое состояние отличалось от счастливого самым решительным образом. Небрежным взмахом руки дама между тем превратила пристегнутую к куртке палочку в длинную тонкую трость и описывая ею перед собой легкие шаркающие дуги, двинулась к скрытому за информационными стойками главному выходу, держа Тальму у левой ноги на коротком поводке. Завидев их, люди, конечно, расступались в стороны, но мне отчего-то показалось, что даже не будь у нее в руках этой безостановочно рыскающей по сторонам трости или собаки-поводыря рядом, она все равно легко нашла бы себе путь через плотную толпу, забившую сейчас центральную часть вестибюля вокзала, да и через любую другую толпу, пожалуй, тоже. В ней не было и следа зажатости, и той внутренней сосредоточенности на своих ощущениях, которые, похоже, характерны для большинства незрячих, наверное, постоянно ожидающих каких-то подвохов со стороны окружающих их людей и вещей. Она шла свободно и неторопливо, почти вальяжно, будто прогуливалась с любимой собакой по принадлежащей ей одной и знакомой до последней мелочи садовой дорожке, покорно и удобно ложащейся под ноги. Ни нахохленности, ни напряженно ушедшей в плечи головы, наоборот - дама держала ее так высоко, прямо и величественно, словно та называлась главой и была увенчана короной или диадемой, а трость в руке являлась неким дополнительным символом ee могущества, которым она очерчивала вокруг себя пространство, не доступное простым смертным. Это сравнение с королевой снова пришло мне на ум, и я с удивлением сообразил, что в течение нашего короткого разговора дама ни разу не отозвалась о себе в единственном числе, говоря лишь "мы", или "нас", или "наши", и было бы крайне забавно и не тривиально, имей она при этом в виду на самом деле лишь себя одну, а не их с собакой вместе. " Чушь, конечно, полная! - подумал я. - Но с другой стороны, а что же в этом такого сверхфантастического! Мало ли сколько отпрысков сиятельных и коронованных в прошлом особ рассыпаны теперь по свету и живут частными лицами среди нас. Да, вот именно, среди нас и особенно у нас, в Германии, где их всегда было пруд пруди! Живут неизвестно в каких условиях, полностью сохранив, однако, чувство родовой особенности и богоизбранности - вплоть до того, что иногда ради шутки в разговоре на протокольное множественное число переходят. Почему бы среди них не быть и незрячим? Нет, в самом деле, - продолжал я фантазировать на всех порах, - в самом деле, вон, у Агаты Кристи в четверти романов, наверное, вся интрига построена на сходных чертах характера, неизменно и постоянно повторяющихся у близких родственников разных поколений - не во втором колене, так в третьем или, там, в четвертом. Да что там Агата Кристи, сам Шерлок Холмс однажды заметил, что иногда, рассматривая фамильные портреты предков, можно поверить в переселение душ. Пусть с известным преувеличением, с некоторой аффектацией, но заметил же! А Шерлок Холмс - это вам не викторианская истеричка какая-нибудь, это холодный, трезвый ум, это - авторитет! И там ведь, действительно, злодей Степлтон не просто как две капли воды был похож на своего далекого предка, сэра Хьюго Баскервилля, но и черный и жестокий характер того унаследовал - и это спустя несколько веков! А в случае с моей дамой разница во времени могла быть вдвое-втрое меньше, соответственно и проявление типичных фамильных признаков резче и очевиднее" Разумеется, вся это быстро промелькнувшая у меня в голове чепуха являлась самой что ни есть анекдотической опереточной мишурой. Но замешана она была, возможно, на чем-то вполне серьезном, раз уж в мыслях я машинально и легко называл женщину, с которой обменялся парой ничего не значащих фраз и которая уже успела скрыться за большим информационным табло в зале ожидания, "моей дамой", хотя, безусловно, сам никак не отличался для нее, незрячей, от сотен других, наполняющих вокзал людей, и лишь случайно оказался в поле ее притяжения и излучения. Hу, да ладно, Бог с ним", - я пожал плечами, стряхивая с них эту театральную бутафорию и бижутерию, и снова повернулся к большому желтому щиту с расписанием поездов, от которого меня пару минут назад оторвали. Однако, это освобождающее движение было задумано, как видно, слишком вольно и широко и оттого вышло чересчур размашистым. Ненароком сделав полный круг вместо половины, я немедленно оказался в исходном положении - ни дать ни взять стрелка компаса или превратившийся в нее после всех своих странствий бедный капитан Гаттерас, с той лишь разницей, что те всегда показывали на север, а меня что-то властно притягивало в сторону южного выхода из вокзала, который, надо полагать, дама уже миновала. Да, как ни крути, a впечатление она оставляла не ординарное, и чтобы почувствовать это, кстати, вполне достаточно было бы, по-моему, даже не говорить с ней, но просто понаблюдать минуту-другую, как она движется среди людей, не задевая их и не позволяя касаться себя самое, будто являлась бестелесной тенью или проекцией в наш мир из какого-нибудь четвертого или еще более хитрого измерения. В этом смысле мелькнувшая у меня не слишком оформленная мысль о ней как реинкарнации члена какого-то царствующего в прошлом дома, была бы вполне уместна - какая разница, в самом деле, имеем ли мы в виду проекцию существа из другого пространства или другого времени. С другой стороны, явным следствием этой надмирности была и ее граничащая с небрежным невниманием к собеседнику манера разговаривать - ведь и в этом случае я тоже никак не мог претендовать на исключительность и полагать, что с другими первыми или вторыми встречными она общается совершенно иначе. Подобные "фокусы" - чем бы они ни были вызваны - неизменно вызывали у меня реакцию полнейшего отторжения моего собеседника от всех добрых мыслей о нем: раз навсегда и вне зависимости от стажа нашего знакомства. И чем сильнее прикусывал я себе язык в прямом разговоре с таким субъектом, тем бОльшие водопады яда, желчи и сарказма изливалось после его окончания на его голову, наверное, и думать не думавшую о возможности столь резкого негатива в ее адрес. А здесь от этого послевкусия не было и следа, и тут я, похоже, бессознательно чувствовал необходимость как-то оправдаться перед собой за такую не свойственную мне толерантность, так как сама дама в моих оправданиях совершенно точно не нуждалась, причем вовсе не из-за своего физического недостатка, на который если и можно было еще теоретически сделать известную скидку, но только не в данном случае. Тезис о, некоторым образом, королевском происхождении дамы и связанными с ним вполне определенными чертами ее характера вполне подходил поэтому в качестве рабочей версии. Быстро и легко - благо время позволяло - я, будто бусины на нитку, начал нанизывать на ее стержень все новые косвенные "доказательства" и уже через минуту вполне убедил себя, что дама происходит из какой-нибудь боковой ветви Виттельсбахов, или Гогенцоллернов, или Габсбургов и что когда-то предки ее жили не хуже других. Кровь была голубой, каблуки - красными, икра - черной, да и за суверенное владение перед соседями стыдно не было. А потом завелась в державе какая-то гниль, и цепь времен распалась, и все золоченые кареты превратились в тыквы, а самые лучшие лошади - в обыкновенных крыс. На все же остальное, пережившее двенадцатый удар часов, набросилась хищная инфляция, и теперь, несколько десятилетий спустя, королевство или герцогство ужалось до квартиры или, скажем, дома, а из всех подданных верность сохранила одна лишь Тальма!'' И подумав об этом, я вдруг почувствовал, каким безнадежным холодом отчаянного одиночества повеяли на меня теперь все эти личные местоимения во множественном числе. - Ах, вздор, вздор! - громко сказал я вслух и даже головой помотал. - Вот уж воистину: в совершенно чужой монастырь да со своим бредовым и полностью высосанным из пальца уставом! Откуда мне вообще знать, где и как она живет? И чем? И с кем? Вечно меня заносит - начинаю за здравие, кончаю за упокой! Сейчас еще чего доброго жалеть ее начну, а она, наверняка, этого терпеть не может, неважно уж, какова на самом деле ее родословная! Несколько человек неподалеку удивленно покосились на меня, и я решил несколько умерить прыть дискуссии и перейти на