загривку слабо повизгивающую от удовольствия Тальму, двигалась теперь по-хозяйски привычно и спокойно. - Вы подумайте, - она повернулась ко мне и ее лицо вновь осветила полупрозрачная улыбка, - нет, вы только подумайте, здесь, оказывается, в готовом виде почти всегда имеются мои капли, и заказывать загодя вовсе не надо! И как мне раньше в голову не приходило спросить - ведь я здесь все-таки уже была пару раз, меня, правда, всегда с другой стороны подвозили. Исключительно удобно - они мне даже сами звонить будут. Просто замечательно! Чтобы я без вас делала - вы мне так помогли, так помогли! - Она проникновенно покачала головой, а ее улыбка стала почти яркой и оформленной. - Огромное вам спасибо! - Да, не за что, не за что, подумаешь, дело большое, - забубнил я. Такой всплеск эмоций, тем более неожиданный после владевшей ею только что растерянностью, совсем сбил меня с толку, хотя, конечно, сделать это сейчас было совсем просто. - Нет, но как же, - продолжала настаивать она, - ведь это именно вы так удачно сосватали мне эту аптеку именно сейчас. Недаром я всегда говорила, что из вас получился бы отличный экскурсовод? - Прямо-таки всегда? - машинально переспросил я. - Почти! - уверенно кивнула она. Ее улыбка стала почти лукавой, и мне вдруг представилось, что вот сейчас - да-да, прямо сейчас - она снимет свои темные очки и парик, и вытрет влажной салфеткой ненужный и не обязательный макияж, и тряхнет головой, и превратится вдруг в какую-то мою старую-престарую знакомую, такую давнишнюю, что и обстоятельства встреч, и облик, и даже само имя ее напрочь изгладились из моей памяти. И только я подумал об этом, как перед моим внутренним взором вновь заколыхался мой сад, неудержимо разбегающийся во всех мыслимых и немыслимых измерениях и прорастающий цветниками, реками, готическими замками и плантациями финиковых пальм. - Вам опять плохо? - участливо спросила она, понизив голос и слегка наклонившись ко мне. "А вот это уже перебор! - быстро подумал я! - Перебор, перегиб, перехлест, перелет! И явное превышение скорости к тому же! Нет, что угодно, как угодно, но на этот абонемент с "опять плохо" я уж точно не подписывался!" И вообще, наше знакомство окончательно перестало мне нравится - с места и в карьер! Собственно, отменяя свою вечернюю поездку, казавшуюся мне до того такой важной и вожделенной и почти что решенную в деталях, и бросаясь вдогонку за дамой, я вовсе не представлял себе, о чем именно я буду с ней говорить и, по большому счету, зачем вообще собираюсь это делать. Как-то сама собой пришедшая мне в голову мысль о некоем экзамене была решительно отвергнута мною еще по дороге сюда и, как мне теперь явно казалось, прежде всего из-за ее вторичности. Экзамен - экзаменом, но на самом-то деле - неважно, осознавал я тогда это или нет - подспудно мною двигало желание Бог-знает-каким-либо-нибудь образом выяснить, продолжает ли появление именно этой дамы рядом со мною здесь и сейчас последовательность событий, происходивших со мною в течение последних пары часов, и, если уж оставаться в рамках столь "развлекшего" меня совсем недавно литературоведения, написаны ли все они одним и тем же почерком? Однако, возможности заняться подобной графологической экспертизой мне найти так и не удалось. Да и как - ведь, по сути, наша беседа таковой вовсе не являлась, а текла себе вялым ручейком, то скрываясь под камешками городских достопримечательностей, то выбиваясь на поверхность двумя-тремя словами. За битые полчаса я всего лишь узнал, что дама является болельщицей нашей футбольной команды, а теперь вот еще и аптеки на пешеходке, угостив ее взамен небольшой лекцией о здании нового музея и моих взглядах на архитектуру вообще. Первый же мой прямой вопрос получил в качестве ответа шикарное в своей афористичности и емкости изречение, фактически повторенное только что и приправленное новым упоминанием о моем тотальном предрасположении к профессии экскурсовода, слабо, в моем понимании, относящимся к делу, но зато очень весомым, как видно, для дамы, если в первом варианте, еще на привокзальной лестнице, оно было обрамлено такими многоумными религиозно-грамматическими рассуждениями. И больше ничего! Ничего, что могло бы хоть как-то помочь мне в моем само- и смыслокопании. Мне словно втолковывали, что все происходящее не моего ума дело, и раз уж я все равно не могу уразуметь смысл даваемых мне разъяснений, то и нечего приставать с глупыми расспросами к взрослым дядям. И особенно к тетям! И вообще, детям лучше помолчать! Что я и сделал, пожав как можно равнодушнее плечами, хотя дама моя этот жест оценить никак не могла, и подавив в себе секундное желание продекламировать недавно переведенную мною и удивительно удобно подходящую теперь к случаю песенку заходеровского Винни-Пуха: "Возьмем это самое слово "опять". - Зачем мы его произносим? - Ведь мы же спокойно могли бы сказать - "Ошесть", и "осемь", и "овосемь"!" Я вовсе не дулся, я просто-напросто был сыт по горло хитро зашифрованными парадоксами, густо замешанными на многослойной игре слов и судеб и не ведущими ровным счетом никуда, разве только к следующим парадоксам! То есть, в принципе, я и сам всегда был не прочь в доверительном разговоре с тонким, все понимающим без лишних слов, собеседником или книгой щегольнуть замысловатой недосказанностью типа "умный и так поймет, глупому - не объяснишь" и после алаверды с удовольствием выслушать ответный bon mot. Но желание для этого должно было быть обоюдным, и в большинстве случаев я все же предпочитал читать и писать сами строчки, а не между ними и никакими рентгеновскими аппаратами и симпатическими чернилами не пользоваться. В противной же методе мне всегда чудилось лишь только банальное желание многозначительно задирать вверх брови и надувать щеки в доказательство своей, не доступной простому смертному информированности и прозорливости, основанных, как правило, на зыбучем песке хронической самовлюбленности. Да, еще на вокзале я признал за своей дамой известные вольности в манере ведения беседы, однако, как говаривал, помнится, царь Додон: "Но всему же есть границы!" Я никак не мог признать за дамой особого права на разговор со мной подобными репликами, да еще и преподносимыми каким-то подчеркнуто сердобольным тоном. При подобной манере общения - а ничего не говорило в пользу ее изменения сo стороны дамы - я всякий раз превращался из экспериментатора в некоего подопытного кролика, а ведь именно этот кульбит в конечном счете и выгнал меня из дому полтора часа назад. В общем парадоксы и полуответы-полуоткровения, основанныe на потусторонних прозрениях и интуициях, мне сейчас были ни к чему, и хотя в другое время я охотно бы поучаствовал в этом литературно-психологическом пиршестве, но сейчас, когда столом для него, вполне возможно, была моя собственная жизнь, мне было не до красивых слов и игры ума. Сейчас, в виде исключения, мне хотелось бы чего-нибудь более простого, понятного и удобоваримого, как после гастрономических изысков в нас подчас просыпается тяга к ржаному хлебу и квашеной капусте. А тут еще мне на ум ни с того ни с сего взбрело, что переставляя буквы в слове "парадокс", можно получить "распадок". И хотя это слово не имеет ничего общего с "распадом", оно все равно тут же опять настроило меня на крайне пессимистический и самокритичный лад: и угораздило же меня увязаться за дамой, уже, казалось бы, совсем исчезнувшей из моего поля зрения на вокзале, завести потом с ней худосочный и явный ни к чему не ведущий разговор и, самое главное, оставаться ждать ее здесь на скамейке, хотя за две минуты до того я уже почти было распрощался с ней! И не выяснил ничего, и не выясню, а только время зря потеряю. Вернее, уже потерял - высмотренные в расписании поезда теперь уж точно никак не были обязаны входить в мои обстоятельства и ждать меня на перроне. При этом мое настроение вовсе не улучшал тот очевидный факт, что оба раза дама своими короткими репликами вообще-то попадала точно в яблочко: я, вне всякого сомнения, нуждался в помощи, и мне, действительно, становилось не по себе всякий раз, когда меня касалась тень сегодняшних дневных облаков. Однако ни возвращаться к этому еще раз, ни бить прямой наводкой залпами четких вопросов, требующих, наконец, всех точек над всеми i, я больше не хотел. Да и то сказать: на какие точки я мог рассчитывать, окружая свою собеседницу частоколом вялых и повесивших голову вопросительных знаков без роду без племени? Нет, прежде чем просить даму хоть немного пояснить ее замечания и сделать их более доходчивыми для такого "недотепы", как я, мнe по-хорошему следовало для начала самому высказаться напрямую. Но ведь не мог же я вот так, с бухты-барахты, приставать к совершенно, в сущности, незнакомому человеку, к тому же еще и инвалиду, с просьбами объяснить, в каких образах он воспринимает окружающий мир, скрытый от его глаз, и точно ли ему известен процент совпадения его личных ощущений и реальной картины мира! И уж тем более немыслимым казалось посвящение дамы в детали происходивших со мною сегодня событий. Не посягая на знание ее внутреннего мира и всей этой хитрой экстрасенсорики, я совершенно не хотел ни загружать их путаным и сбивчивым пересказом произошедших со мной событий со всей их подоплекой, ни вовлекать м