ась в мою сторону, но Вальтер тут же немного подпихнул ее, лайка вспрыгнула на заднее сиденье, и машина уехала. - Вот так вот, - сказал я, разведя руками, словно виноватясь перед кем-то, и вдруг почувствовал, что напряжение, разъедавшее меня несколько часов кряду, вдруг исчезло без следа, будто отъезд Вальтера с сестрой вернул меня прямиком в начало координат, где не надо было ни решать словесных ребусов, ни отыскивать недостающих членов сложных последовательностей, замаскированных под жизненные неурядицы, ни вертеться вокруг осей всех и всяческих симметрий судеб и характеров. Ни на одном из бесчисленных векторов, начинающихся здесь, не висело, насколько я мог чувствовать, запрещающих и предупреждающих табличек "тупик", "объезд" или "опасный поворот" - я снова мог делать все, что хотел. А хотелось мне - я прислушался к себе - хотелось мне домой. Я не стал возвращаться на вокзал и вспоминать расписание движение воскресным вечером, а дошел до ближайшего метро и добрался на нем до кольца моего "придворного" автобуса, и он доставил меня почти до самой входной двери со стороны, прямо противоположной дороге, по которой я сегодня днем сломя голову улепетывал. Петля, таким образом, получилась полная, замкнутая, но рассуждать к добру ли это или к худу я не хотел: состояние легкости и бездумности, овладевшее мною в городе, загостилось в моей душе и выгонять его в холод и темноту я совершенно не собирался. Почтовый ящик поприветствовал меня широкой черно-желтой полосой заглавной страницы вестника нашего городского объединения футбольных фанатов. Им по доброте душевной исправно снабжал меня сосед, занимавший какой-то полуответственный пост в одном из болельщицких клубов и, надо полагать, заходивший в мое отсутствие. Пару лет назад, просмотрев у него дома несколько номеров, я из вежливости поцокал языком, произнес нечто вроде "чрезвычайно занятно" и с тех пор регулярно получал с барского соседского плеча каждый выпуск, не умея из деликатности отказаться от бесплатного, но абсолютно не интересного мне журнала. Главной и почти единственной его темой был обычно сводный отчет о поездке братков-фанатов на очередной матч в гостях. Сообщения эти всегда были пересыпаны стандартными, чуть ли не под копирку написанными, хвалебными гимнами и клятвами в верности до гроба любимой команде, жалобами на полицию, предотвратившую возжигание факелов и петард на трибунах и разборки с местными фанатами в качестве "credo" этой неземной любви, и обещаниями непременно претворить в жизнь и то, и другое в следующий же приезд. Все это, вкупе с обязательными туманными угрозами и анафемами в адрес инакомыслящих, было давным-давно выучено мною наизусть, так что журнал пролистывался мгновенно и оказывался на помойке через пять минут после получения или же мгновенно в зависимости от того, был ли он вручен из рук в руки или получен через посредство почтового ящика, как сейчас. Но сегодня мне отчего-то не хотелось казнить его так быстро, да и кухонное окошко соседа рядом с моим крыльцом было освещено и он вполне мог видеть меня, так что я пригласил журнал в гости. Дом не набросился мне на плечи мандельштамовским волкодавом. Нигде: ни в подвале, ни в гостиной, где на столе мирно лежал томик Пастернака, ни на террасе, откуда я занес в комнату садовое кресло, - не поджидали и не караулили меня ни призраки, ни фантомы, ни коварные следствия не менее злокозненных причин, играющие в прятки друг с другом и норовящие высунуться вперед друг друга совершенно наперекор исконному ходу вещей и времени. Да я вовсе и не думал о них, будто, разведя в стороны руками и пожав плечами как следует я еще на пешеходке разом освободился от всех своих химер и загадок - по крайней мере, на текущий момент. То есть, не то, чтобы я вовсе не ворошил их в голове, но отношение к ним было теперь таким же отстраненным, как к некоему донельзя заумному фильму со сверхсложной, экзистенциальной философской подоплекой, не то зрителем, не то участником которого я был - пусть и чувствуешь неординарность, но не хочется особо углубляться в дикие дебри, едва лишь погаснет экран: ну, было - и было, смотрел - и смотрел, а зачем, для чего - Бог весть. Теперь у меня на душе царил относительный мир - на этом я решил и поставить покамест точку. Я перекусил, занялся всякой домашней мелочевкой, оставленной на воскресный вечер, просмотрел свою почту, несколько выпусков спортивных новостей и решил укладываться. В качестве компании я взял с собой в кровать сборник партий Фишера, рассчитывая высмотреть в нем какую-нибудь сногсшибательную новинку образца 60-61 года, не знакомую теперешней верхоглядной молодежи, но уже на второй диаграмме понял, что сегодня нам с Фишером никак не по пути, отложил книгу и потушил свет, пожелав себе спокойной ночи. Однако пожелание таковым и осталось, так как мой суматошный день все же никак не желал отпускать меня и посеянные им семена ночью взошли совершенно фантастическим сном. В принципе, со снами у меня никогда ни малейших проблем не было; снились они мне часто и на любой вкус. Однако же, по большому счету, ничего особо иррационального в них обычно не было. Все они, как правило, и по форме, и по содержанию без существенных натяжек укладывались в известную формулу "небывалое сочетание бывалых впечатлений", так что при иных граничных условиях вполне могли произойти и в реальной жизни. И на их более-менее трезвом и разумном фоне теперешний сон был уж совсем невероятной дичью 96-ой пробы! Мне снилось, что я играю шахматную партию, причем играю ее огромными фигурами, наверное, почти метровой высоты, какие в далеком прошлом устанавливались во двориках и на верандах многих курортов и санаториев. Разумеется, и поле для игры во сне имело соответствующие размеры. Но мало того, к головкам фигур были прицеплены антенны - длиннющие, тонкие и уходящие прямо вверх наподобие токоприемников в детских автомобилях на ярмарках. Так вот, эти антенны каким-то образом передавали ходы на другую доску, тоже, очевидно не маленькую и расположенную так высоко над головой, что ее и видно не было. События на обеих досках были, таким образом, неразрывно связаны между собой, а конечный результат партии зависел от происходящего и тут, и там в совокупности. Его я, впрочем, не запомнил, как и своего противника - не уверен даже, что тот во сне вообще имел место. Однако, самое невероятное началось уже после партии. Мне надо было составить о ней небольшой отчет, в чем, в принципе, ничего необычного не было - ведь я часто писал коротенькие репортажи об игровом дне нашей шахматной команды для клубной странички в интернете. Но тут нашла коса на камень: с какой стороны я ни пробовал подступиться к описанию течения партии, вместо него на бумаге - а во сне я ей был обеспечен в избытке, и стопки девственно белых листов кучей громоздились на столе, диване и даже полу моей гостиной - на бумаге почему-то всякий раз немедленно и в готовом виде возникал рассказ о моем сегодняшнем знакомстве с дамой с собачкой - каждый раз с небольшими вариациями. Очутившись в таком заколдованном круге и всякий раз возвращаясь в один и тот же исходный пункт, я, однако, решительно, не умел определить, для чего и - самое главное! - кому я все это рассказываю. Я не знал и не чувствовал в своем окружении абсолютно никого, кто бы даже теоретически мог заинтересоваться моим сегодняшним приключением, да и дама моя сама по себе тоже присутствовала вo сне лишь незримо, в качестве, так сказать, объекта описания. И странное дело: с каждой новой попыткой она вырисовывалась у меня в рассказе несколько иной, чем в предыдущем варианте, а ее собака представлялась мне при этом то лайкой, то овчаркой, а под конец так и вовсе помесью этих двух пород с кокетливой желто-черной косынкой на шее, украшенной эмблемой нашей футбольной команды. Жесткой же упряжи на ней не было вовсе, да и зачем - дама-то во всех моих описаниях темных очков не носила, слепой, судя по всему, не была и в поводырях любого рода совершенно не нуждалась. Подобная разноголосица моих собственных суждений об одном и том же человеке меня во сне, впрочем, не особо беспокоила. Куда более огорчительной и раздражающей была явная моя неспособность выполнить в общем-то пустяковую задачу и откомментировать-таки только что сыгранную мною же партию без регулярного сползания в обсуждение случайной и мимолетной знакомой. Пытаясь вывернуться из этого удручающего положения то так, то этак, я вдруг набрел на мысль, немедленно показавшуюся мне решением всех проблем и не лишенную к тому же известной элегантности. Поскольку разговор о шахматах без присутствия дамы с собачкой был явно не возможен уже и теоретически, то я подумал: а не пригласить ли мне ее, точно Алису в Зазеркалье, на экскурсию по шахматной доске и в ходе ее, рассказывая о географических особенностях черно-белых клеток или, скажем, об истории или биографии шахматных фигур, а то и знакомя даму с некоторыми из них, как-нибудь изловчиться да и впихнуть в этот сухой, казеный и безликий текст репортаж о действительном шахматном сражении, как от меня требовали граничные условия созданной мною во сне реальности. Но увы, проследить за претворением в жизнь этой идеи мне не удалось: то ли она по какой-то причине оказалась все ж-таки не осуществима, то ли следы и вехи