аз уж в мыслях я машинально и легко называл женщину, с которой обменялся парой ничего не значащих фраз и которая уже успела скрыться за большим информационным табло в зале ожидания, "моей дамой", хотя, безусловно, сам никак не отличался для нее, незрячей, от сотен других, наполняющих вокзал людей, и лишь случайно оказался в поле ее притяжения и излучения. Hу, да ладно, Бог с ним", - я пожал плечами, стряхивая с них эту театральную бутафорию и бижутерию, и снова повернулся к большому желтому щиту с расписанием поездов, от которого меня пару минут назад оторвали. Однако, это освобождающее движение было задумано, как видно, слишком вольно и широко и оттого вышло чересчур размашистым. Ненароком сделав полный круг вместо половины, я немедленно оказался в исходном положении - ни дать ни взять стрелка компаса или превратившийся в нее после всех своих странствий бедный капитан Гаттерас, с той лишь разницей, что те всегда показывали на север, а меня что-то властно притягивало в сторону южного выхода из вокзала, который, надо полагать, дама уже миновала. Да, как ни крути, a впечатление она оставляла не ординарное, и чтобы почувствовать это, кстати, вполне достаточно было бы, по-моему, даже не говорить с ней, но просто понаблюдать минуту-другую, как она движется среди людей, не задевая их и не позволяя касаться себя самое, будто являлась бестелесной тенью или проекцией в наш мир из какого-нибудь четвертого или еще более хитрого измерения. В этом смысле мелькнувшая у меня не слишком оформленная мысль о ней как реинкарнации члена какого-то царствующего в прошлом дома, была бы вполне уместна - какая разница, в самом деле, имеем ли мы в виду проекцию существа из другого пространства или другого времени. С другой стороны, явным следствием этой надмирности была и ее граничащая с небрежным невниманием к собеседнику манера разговаривать - ведь и в этом случае я тоже никак не мог претендовать на исключительность и полагать, что с другими первыми или вторыми встречными она общается совершенно иначе. Подобные "фокусы" - чем бы они ни были вызваны - неизменно вызывали у меня реакцию полнейшего отторжения моего собеседника от всех добрых мыслей о нем: раз навсегда и вне зависимости от стажа нашего знакомства. И чем сильнее прикусывал я себе язык в прямом разговоре с таким субъектом, тем бОльшие водопады яда, желчи и сарказма изливалось после его окончания на его голову, наверное, и думать не думавшую о возможности столь резкого негатива в ее адрес. А здесь от этого послевкусия не было и следа, и тут я, похоже, бессознательно чувствовал необходимость как-то оправдаться перед собой за такую не свойственную мне толерантность, так как сама дама в моих оправданиях совершенно точно не нуждалась, причем вовсе не из-за своего физического недостатка, на который если и можно было еще теоретически сделать известную скидку, но только не в данном случае. Тезис о, некоторым образом, королевском происхождении дамы и связанными с ним вполне определенными чертами ее характера вполне подходил поэтому в качестве рабочей версии. Быстро и легко - благо время позволяло - я, будто бусины на нитку, начал нанизывать на ее стержень все новые косвенные "доказательства" и уже через минуту вполне убедил себя, что дама происходит из какой-нибудь боковой ветви Виттельсбахов, или Гогенцоллернов, или Габсбургов и что когда-то предки ее жили не хуже других. Кровь была голубой, каблуки - красными, икра - черной, да и за суверенное владение перед соседями стыдно не было. А потом завелась в державе какая-то гниль, и цепь времен распалась, и все золоченые кареты превратились в тыквы, а самые лучшие лошади - в обыкновенных крыс. На все же остальное, пережившее двенадцатый удар часов, набросилась хищная инфляция, и теперь, несколько десятилетий спустя, королевство или герцогство ужалось до квартиры или, скажем, дома, а из всех подданных верность сохранила одна лишь Тальма!'' И подумав об этом, я вдруг почувствовал, каким безнадежным холодом отчаянного одиночества повеяли на меня теперь все эти личные местоимения во множественном числе. - Ах, вздор, вздор! - громко сказал я вслух и даже головой помотал. - Вот уж воистину: в совершенно чужой монастырь да со своим бредовым и полностью высосанным из пальца уставом! Откуда мне вообще знать, где и как она живет? И чем? И с кем? Вечно меня заносит - начинаю за здравие, кончаю за упокой! Сейчас еще чего доброго жалеть ее начну, а она, наверняка, этого терпеть не может, неважно уж, какова на самом деле ее родословная! Несколько человек неподалеку удивленно покосились на меня, и я решил несколько умерить прыть дискуссии и перейти на монолог в исполнении внутреннего голоса, подумав, однако, что дама моя в своем невозмутимом величии вряд ли даже бровью повела, услышав мой разговор с самим собой Да, как ни крути, вот что значат королевские манеры! Королевские, самые что ни на есть, как бы плохо я их себе ни представлял, ведь из монаршего обращения с подданными в моей голове хранились лишь общеупотребительные и стандартные формулы типа "милостиво повелеть соизволил", предваряющие все указы и эдикты, пусть зачастую в них дело самого пустякового пустяка касалось. То есть, конечно, это подданные так считали, а эти мелочи с высоты королевской богоизбранности, как в обратной перспективе, совершенно иные размеры и значение приобретали! Вот, вот! Не просто, стало быть, незначащий вопрос задала, как могло показаться, но именно соизволила милостиво повелеть ознакомить ее с моими представлениями о местонахождении некоей аптеки. И встретила удовлетворяющий ее ответ с благосклонной улыбкой. "Хм, удовлетворяющий, - неуверенно повторил я. - Удовлетворяющий, вот оно как! А, может быть, не только удовлетворяющий, но и хорошо известный заранее, ведь к моим попыткам как можно точнее описать ей дорогу она осталась едва ли на равнодушна! Да и вообще, если человек, да еще и незрячий к тому же, боится не успеть до закрытия в какое-то место, неизвестно где находящееся, то вряд ли он станет тратить драгоценное время на разговоры с первым, кого коснулась его тросточка и который может оказаться не местным или, того хуже, дать неверный адрес и спровадить Бог знает куда. Вокзал ей прекрасно знаком, чего же проще - подойди к стойке информации и профессиональные объясняльщики все тебе растолкуют в два счета с полнейшей гарантией, да еще и, глядишь, из вокзального персонала провожатого дадут - идти-то минут 5-6 от силы - или в аптеку позвонят, чтобы те ее все же дождались, если она немного опоздает! Иными словами, ей, возможно, была нужна вовсе не эта эфемерная аптека, но нечто абсолютно иное, мне в моей верноподданнической мизерности не понятное и не постижимое, а для нее, наоборот, важное и значимое. И судя по протянутой мне на прощание руке и словам "Спасибо! Вы нам очень помогли!", она-таки получила эту информацию или фон, на основе которого та была дана. Это удивительным образом походило на некий экзамен, которому дама подвергла меня, если не как такового, то, по крайней мере, как более-менее случайного человека, наудачу выдернутого из толпы, хотя я был совершенно уверен именно в первом варианте. Предметом же экзамена были вовсе не краеведение или ботаника, занимающаяся изучением чахлых генеалогических деревьев, но что-то совершенно иное. И ради того, чтобы узнать, по чьему велению или хотению я был подвергнут такому странному испытанию и как его выдержал, я, безусловно, мог забыть обо всех своих планах на вечер - их теперь явно сменял магнит по-притягательнее. С обоих выходов на платформы рядом со мной горохом посыпались вниз пассажиры, стремящиеся успеть на пересадку, и, раздвигая их руками, я двинулся к выходу, все быстрее и быстрее, даже не отдавая себе отчет, где и как я в этом людском водовороте я смогу отыскать мою даму. Но я, действительно, догнал ее, хотя уже за пределами вокзала, на предваряющей его небольшой площади - поскольку королевской крови во мне не было ни капли, толпа передо мной не расступалась. Данное мною направление она, так или иначе, соблюла и теперь стояла у кольцевой дороги, опоясывающей центр города, и ждала разрешающего свистка таймера, установленного на переходе для незрячих пешеходов. Она благополучно добралась до него, следуя полоске из параллельных неглубоких бороздок, выдавленных в покрывающих площадь плитках специально для таких случаев. Такая же точно тропинка, я точно помнил это, начиналась по ту сторону дороги и вела через всю лестницу прямиком до пешеходки, в начале которой и располагалась аптека. Какому-нибудь стороннему наблюдателю для проверки его не стандартных и, вполне возможно, нашептанных ироничной мачехой-опереттой теориек, наверняка было бы интересно установить, действительно ли дама будет следовать этой накатанной дорожке до конечной остановки или же свернет на полпути и превратит, в зависимости от этого, либо его в фантазера, либо аптеку в фату-моргану. Ну, а герой означенной оперетки, наполненной дикими недоразумениями и невероятными совпадениями, он уж точно, прикидываясь то деревом, то статуей, крался бы за дамой, дабы в конце концов неким чертиком выскочить перед ней и под иронические насмешки почтеннейшей публики возопить что есть мочи: "Ага, ага! Я так и знал! Никакая аптека вам, ваше величество, не нужна, и во