Ну, или почти всегда. Но потом это часто проходит, и кому, как не экскурсоводу, поспособствовать этому своими проповедями. - Проповедями? Хм, проповедями, проповедями, - я пожевал слово, пробуя его на вкус, - Знаете, я работу экскурсовода как-то по другому представляю. - Представляли, - с мягким нажимом она слегка изменила мои слова и тут же снова повторила: - Да, наверное, представляли. Но я имела в виду не прошедшее или настоящее время, а именно будущее. То есть, строго говоря, это вообще было сослагательное наклонение, но в данном случае разницы между практически нет. Вот это да! Я открыл рот, закрыл, снова открыл, но только и смог, что головой покачать да развести руками, причем этот невинный жест как-то сам собой вышел у меня более агрессивным, чем выражение банальной растерянности. И не мудрено: чем-чем, а литературоведением в любых формах я сегодня был сыт по самое горло, и последнее замечание дамы, похожее на некий намек, завуалированный под сноску или ремарку на полях, вызвало у меня мгновенную и сильную отрыжку давешних переживаний. Было ли оно, данное абсолютно безаппеляционным тоном, предназначено для особ королевской крови Божьей или литературной милостью, но переводить его на общепринятый язык и вникать тем самым в его настоящий смысл я, после всех моих дневных перипетий, не хотел. Теперь одолев последний марш лестницы, мы находились в начале широкого, больше похожего на небольшую площадь проулка, который, изгибаясь вялой, плавной дугой, вскоре вливался в центральную пешеходку. Оттуда до нас долетали какие-то размеренные и однотонные обрывки странной, ритмичной музыки, никак не желавшие складываться во что-то цельное и оформленное. Слева, наискосок от нас, над проулком нависала большая раковина из стекла и стали на странных паучьих ножках - центральное здание городской сберкассы. Очевидно, это и был тот банк, о котором дама говорила Тальме на вокзале. С той прогулкой у лайки явно были связаны самые приятные воспоминания. Она вилась перед нами вьюном, широко махала хвостом и только что не улыбалась, поворачиваясь к нам и приглашая идти веселее. И пусть хозяйка не могла видеть чудачеств Тальмы, но хорошее настроение подруги каким-то образом немедленно передалось и ей и выразилось в нескольких коротких музыкальных фразах не известного мне происхождения, но, кажется, родственных уже слышанной мною на вокзале мелодии. И вновь, как и тогда, она прозвучала для меня некоей звуковой маркировкой непреодолимого барьера между дамой и остальным миром, к которому принадлежал и я. Не то чтобы это как-то по-особому волновало или обижало меня, но мне вдруг совершенно расхотелось не только дальше оставаться незванным гостем на, совершенно очевидно, абсолютно чужом для меня празднике, но даже и выяснять повод для него - все равно, истинный или надуманный. Mои совсем еще недавние мысли о всяких экзаменах и испытаниях представились мне теперь совершенно высосанными из пальца и настолько по-юношески, по-детски выспренними, что едва ли не стыдными. "С ума сойти: из такой крохотной мушки сделал огромнoго слона, который к тому же совершеннейшим мыльным пузырем оказался, а потом взял, да и лопнул, уколовшись о шипы странного, ни к селу ни к городу, замечания о грамматических формах!'' - с раздражением думал я, пока мимо нас в обнимку с услышанными еще на лестнице резкими и заунывными синкопами неспешно тянулась процессия кришнаитов в оранжевых хламидах и с барабанами-трещотками, которую я предварил, лишь буркнув нечто невразумительное о "небольшой демонстрации". Бог знает почему - то ли наша городская община кришнаитов была очень большой и активной, то ли топография и особенности ауры центра города, моим ощущениям не подвластные и потому не постижимые, как-то необычайно этой активности способствовали, - но подобные шествия происходили у нас в последнее время довольно регулярно и давно перестали быть экзотикой. Поначалу зевак вокруг собиралось намного больше, чем самих их участников, но это соотношение постоянно менялось и теперь дошло до едва ли не противоположного. От всех этих балахонов немыслимого оранжевого цвета, странных инструментов, издававших вовсе не мелодичные звуки, нетривиальных амулетов и каких-то благовоний никогда, однако, не исходило ни малейшего беспокойства или дискомфорта, несмотря на всю их нарочитость. Но мало-помалу и она тоже улетучилась из сознания рядовых аборигенов, и те стали воспринимать процессии как некую вполне рядовую составляющую городского пейзажа, не более странную, чем, скажем, расставленные там и сям и размалеванные на любой вкус крылатые носороги, бывшие вначале лишь эмблемой нашей филармонии, а затем превратившиеся в один из символов города. Так, собственно, всегда представлялось и мне. Но сегодня, сегодня вся эта публика, словно каким-то фантастическим восточным ветром занесенная в нашу глубинку из нереальных и внемасштабных далей, показалась мне здесь, между раннеготическим католическим собором Богородицы и ампирной протестантской церковью св. Петра, настолько эфемерной и нереальной, что у меня даже закружилась голова и противно заныло под ложечкой, будто я угодил в воздушную яму или находился на какой-то зыбкой, расплывчатой грани сна и реальности, не умея отличить одно от другого. Этот рецидив уже владевшего мною сегодня чувства, как бумеранг возвратившегося спустя лишь несколько часов новым приступом странной лихорадки, показался мне сейчас донельзя тошным и скучным. Закрыв глаза, я с усилием помотал головой, благо спутница моя не могла меня видеть, но странная дурнота не проходила. "Вот так вот, - безвольно подумал я, - идешь на экзамен, а попадаешь на вялое повторение пройденного, безыдейное и не понятное до бессмыслицы". Больше всего мне сейчас хотелось круто развернуться и уйти, уйти подальше от охватившего меня разочарования. Уйти и снова оказаться на вокзале, под его массивной, железобетонной, полувекового возраста крышей, не меняющейся от того, какую книгу ты под ним читаешь и в каком настроении. А потом в поезде, расписание и пункт назначения которого не зависят от родословной его пассажиров, их мнения о себе и моем о них. Вполне вероятно, я еще мог бы успеть на какой-нибудь высмотренный мною маршрут, ведь времени с тех пор прошло на самом деле всего ничего, но не мог же я в двух шагах от цели бросить мою ведомую, да еще и незрячую, а возможные ссылки на оставленный дома не выключенным утюг уже несколько запоздали. Приходилось терпеть и ждать, а тут еще как назло кришнаиты сами бодро развернулись кругом и теперь, видимо, для достижения полнейшей симметрии и уравновешенной гармонии, следовали перед нами в обратном направлении. Дама, коротким кивком завизировавшая мое замечание о новой задержке, молчала, очевидно полагая свою коротенькую религиозно-грамматическую лекцию на сегодня вполне достаточной и исчерпывающей; Тальма, чинно усевшаяся у ног хозяйки, вела себя соответствующе; я продолжал вяло недоумевать самим собой. "Подошли к тебе на вокзале дорогу спросить, как уже сто раз везде и всегда случалось - что тут такого особенного? Что ты на сей раз так всполошился? Как, почему, отчего - какое это имеет к тебе касательство? Спросили - ответил! Все! Какие здесь могут быть рефлексии в качестве послевкусия? Мысли свои регулярно брить надо, бритвой Оккама, да как следует! А то раскудахтался, понимаешь, романтической наседкой: королевского рода, испытания, флер тайны! У Блока таинственная незнакомка была накокаинена и слегка подшофе от "Вдовы Клико", а у тебя, стало быть, слепая и с собакой! Эпигон несчастный! Понятное дело, встретилась мне дама не заурядная, и чтобы это понять, не нужны никакие гипотезы, теории и прочие выдумки с придумками! Это, собственно, мне еще и на вокзале совершенно ясно было. Как и то, кстати, что данная незаурядность есть, в свою очередь, следствие вполне заурядной гиперкомпенсации, всегда затушевывающей некий недостаток нарочитым подчеркиванием и всяческим выпячиванием абсолютно других качеств. Эка невидаль! Один в такой ситуации пьет, понимаешь, как сапожник, другой в спорт с головой и всеми потрохами уходит или, там, языки изучает, а даму мою в надмирность, стало быть, бросило. Тоже вариант - да не такой уж и редкий, надо думать!" В общем, когда последний бритый наголо хламидоносец проследовал мимо меня с невыразимо благодостной улыбкой на широком лунноликом лице, я уже готов был дать себе обещание накрепко позабыть всю историю много через полторы-две минуты, потому что перед нами на углу была бельгийская кондитерская, сразу же за которой располагалась аптека. - Ну, пойдемте, - я тронул даму за локоть, - мы уже почти на месте. - Да, да, спасибо, - отозвалась она. - Я... я знаю, спасибо. Да, да, - и она снова кивнула. - Я.., - она повернулась ко мне, но вся эта неуверенная тирада завершилась лишь легким вздохом. Ей, казалось, передалась моя хандра, овладевшая мною с совершенно реактивной скоростью, и от уверенности, если не самоуверенности, с которым она закончила наш разговор на лестнице, не осталось и следа. Она помялась еще мгновенье, будто решая, какой ногой сделать первый шаг, и мы, наконец, тронулись. Поравнявшись с кондитерской, в витринах которой в причудливых горках, пирамидках и панно были разложены удовлетворившие, н