- Но я не хочу, папа.
- Ладно, ладно! С тобой поедет столько мальчиков и девочек.
- Мне не надо мальчиков и девочек. Я хочу быть с тобой, с мамой, с Гансом и Максимилианом. И я хочу посмотреть на своего нового братика.
- Послушай, Карен Клемент. Моя дочь не имеет права плакать.
- Не буду... обещаю. Папа, папочка, я ведь скоро вернусь, правда?
- Мы все надеемся, что скоро.
Какая-то женщина подошла сзади к Иоганну Клементу и дотронулась до его плеча.
- Извините, пожалуйста, - сказала она. - Поезд вот-вот тронется.
- Я пройду с нею в вагон.
- Нет, нельзя. Родители в поезд не допускаются.
Он кивнул, быстро прижал к себе Карен и отступил назад, кусая мундштук трубки до боли в зубах. Женщина взяла Карен за руку, но вдруг девочка остановилась и обернулась. Она протянула отцу свою куклу.
- Па, возьми куклу. Пусть она смотрит за тобой.
Толпы убитых горем родителей облепили вагоны, а уезжающие дети прижимались к окнам, визжа, махая ручонками, бросая воздушные поцелуи и отчаянно стараясь еще один единственный и последний раз посмотреть на своих родителей.
Он смотрел тоже, но не увидел ее.
Стальной поезд загрохотал и тронулся. Родители бежали вдоль перрона, выкрикивая последние слова прощания.
Иоганн Клемент стоял не двигаясь среди толпы. Когда последний вагон проехал мимо, он вдруг увидел Карен, спокойно стоявшую на задней платформе. Она приложила ручку к губам и бросила ему поцелуй, словно знала, что никогда его больше не увидит.
Ее тоненькая фигурка становилась все меньше И меньше, пока совсем исчезла. Он посмотрел на куклу в своих руках.
- Прощай, жизнь моя! - прошептал он.
Глава 12
У Ааге и Меты Ханзен был чудесный домик в окрестностях Аалборга. Этот дом был словно создан для маленькой девочки, так как у них не было своих детей. Ханзены были значительно старше Клементов: Ааге начинал уже седеть, а Мета была далеко не такой красивой, как Мирьям; но все равно Карен чувствовала себя у них хорошо и уютно с той самой минуты, как они понесли ее, полусонную, в свою машину.
Поездка в Данию представлялась ей как злой кошмар. Она помнила только душераздирающий плач детей вокруг себя; все остальное утопало во мраке: как они встали в ряд, как им прикрепили какие-то бумажки на груди, чужие лица, чужой язык. Затем - залы ожидания, автобусы, новые бумажки.
Наконец ее повели одну в какую-то комнату, где с нетерпением ждали Ааге и Мета Ханзен. Ааге опустился на колени, поднял ее и понес к машине, а Мета держала ее всю дорогу до Аалборга на коленях, поглаживала ее и ласково что-то говорила, и Карен поняла, что теперь она в безопасности.
Ааге и Мета выжидательно остановились у дверей заранее приготовленной комнаты, куда Карен только что вошла на цыпочках. В комнате было множество кукол, игрушек, книг, платьев и вообще все, о чем только может мечтать маленькая девочка. Вдруг Карен увидела на кровати маленькую лохматую собачку. Она опустилась на колени, поласкала ее, и собачка лизнула ее в лицо: она почувствовала ее мокрую мордочку у себя на щеке. Она обернулась и улыбнулась Ханзенам, те улыбнулись тоже.
Первые несколько ночей без папы и мамы были ужасны. Она сама удивлялась, как сильно она скучала по своему брату Гансу. Она едва дотрагивалась до пищи и больше сидела молча в своей комнате с собачкой, которую она назвала тоже Максимилианом. Мета Ханзен понимала. Ночью она ложилась с ней рядом, держала ее за ручку и гладила ее, пока девочка не переставала всхлипывать и засыпала.
Всю последовавшую затем неделю не прекращался поток гостей. Они приносили подарки, устраивали целую возню вокруг Карен и разговаривали с нею на языке, которого она еще не научилась понимать. Ханзены ужасно гордились, и Карен делала все, что было в ее силах, чтобы угодить всем. Еще через несколько дней она впервые осмелилась выйти на улицу.
Карен очень привязалась к Ааге Ханзену. Он курил такую же трубку, как и ее папа, и любил прогулки. Аалборг был интересный город. Там тоже была река, как и в Кельне, только называлась она Лимфьорден. Господин Ханзен был юрист по профессии и очень важное лицо; казалось, все в городе знают его. Конечно, не такое важное, как ее отец... но таких вообще мало.
- Ну, Карен, ты прожила у нас уже почти три недели, - сказал однажды вечером Ааге. - Нам хотелось бы поговорить с тобой об одном очень важном деле.
Он сложил руки за спиной, заходил по комнате взад и вперед и говорил с нею так просто, что она все поняла. Он рассказал ей, что в Германии происходит много нехороших вещей, и ее папа и мама думают, что было бы лучше, если она останется некоторое время у них в Аалборге. Он понимает, сказал Ааге Ханзен, что они никогда не смогут заменить ей папу и маму, но так как бог не дал им детей, то они будут очень рады держать ее у себя и они бы очень хотели, чтобы и она была счастлива тоже.
Да, Карен поняла все очень хорошо. Она сказала Ааге с Метой, что она с удовольствием останется пока у них.
- И вот еще что, дорогая. Уж раз мы одолжили тебя у твоих родителей на некоторое время, и так как мы очень тебя любим, то не согласна ли ты одолжить у нас наше имя?
Карен задумалась. Ей показалось, что Ааге сказал ей не все. Его вопрос звучал так неестественно, по-взрослому, точно так, как разговаривали папа с мамой за закрытыми дверьми. Все же она кивнула и сказала, что она и на это согласна.
- Вот и прекрасно! Значит, ты теперь Карен Ханзен, хорошо?
Они взяли ее за руки, как всегда, повели ее в ее комнату и включили настольную лампу. Ааге еще поиграл с нею немножко, пощекотал ее, Максимилиан тоже вскочил на кровать; она смеялась до колик в животе. Затем она полезла под одеяло и помолилась.
- Благослови, господи, маму и папу, и Ганса, и моего нового братика, и всех моих дядей и теток, двоюродных братьев и сестер... благослови, господи, Ханзенов - они такие хорошие - и благослови обоих Максимилианов.
- Я сейчас посижу с тобой еще, - сказала Мета.
- Спасибо. Но сидеть со мной не нужно. Максимилиан посидит.
- Тогда спокойной ночи, дорогая.
- Ааге!
-Да?
- Датчане тоже не любят евреев?
Дорогой доктор и дорогая госпожа Клемент! Неужели прошло уже шесть недель с тех пор как Карен у нас? Какой это исключительный ребенок! Ее учитель говорит, что она и в школе занимается прекрасно. Просто поразительно, с какой легкостью она усваивает датский. Я думаю, это потому, что она проводит много времени со сверстниками. У нее уже целая куча подруг.
Зубной врач посоветовал нам удалить у нее зуб, чтобы легче вырос новый. Пустяковое дело. Мы хотим, чтобы она брала уроки музыки. Мы еще напишем вам об этом обстоятельнее.
Каждый вечер в своих молитвах...
К письму была приложена записка также и от Карен, написанная печатными буквами:
Дорогие мама, папа, Ганс, Максимилиан и мой новый братик: у меня нет слов, чтобы сказать Вам, как я соскучилась по всем".
Зимой Лимфьорден покрывается льдом, и можно кататься на коньках. Можно делать бабу, строить снежные дворцы, кататься на санках, а потом сидеть вечером у камина, пока Ааге натрет тебе до красна замерзшие ноги.
Но зима прошла, Лимфьорден опять оттаял, все зазеленело и расцвело. Настало лето, они все поехали в Блохус к морю, и однажды они покатались все на парусной лодке, забравшись чуть ли не на сотню миль в море.
Жизнь у Ханзенов была разнообразная и полная событий. У нее был кружок "наилучших" подруг, и ей нравилось ходить с Метой на рыбный базар, где так хорошо пахло, или стоять рядом на кухне и учиться печь пироги. Мета была мастерицей на все руки: она и шить умела, и уроки помогала готовить, и с такой любовью ходила за нею, когда она схватывала, бывало, грипп или ангину.
Ааге всегда улыбается и всегда готов взять ее на руки, он почти такой же добрый и умный, как папа. Ааге мог быть и ужасно строгим, когда обстоятельства этого требовали.
Однажды Ааге попросил Мету к себе в кабинет, когда у Карен был как раз урок танцев. Он был бледный и взволнованный.
- Мне только что сообщили из Красного Креста, - сказал он жене. - Они все исчезли. Бесследно. Вся семья. Я все перепробовал. Ничего нельзя узнать, что там делается.