В ответ на это полицаи и гестапо расстреливали без разбора направо и налево.
Затем из Германии хлынул через границу поток беженцев. Это были немцы, спасавшиеся от бомбежек, они наводнили страну и распоряжались всем, как у себя дома. Датчане презрительно поворачивали к ним спины.
В апреле 1945 года понеслись всевозможные слухи.
4-го МАЯ 1945 ГОДА.
- Мама, папочка! Война кончилась! Война кончилась!
Глава 13
Победители вступили в Данию: американцы, англичане, датская армия освобождения. Это были незабываемые недели - неделя возмездия полицаям и датским Квислингам, доктору Вернеру Бесту и гестапо. Неделя шумной, бьющей через край радости, достигшей своей высшей точки появлением престарелого короля Христиана на открытии сессии датского парламента. Его прерывающийся от волнения голос звучал хоть и устало, но гордо.
Для Меты и Ааге Ханзен неделя освобождения была омрачена новой печалью. Семь лет тому назад они спасли от смертельной опасности девочку и вырастили из нее цветущую молодую женщину. Какая она была прелесть! Карен была воплощением грации, красоты и веселья. У нее был чистый, приятный голос и танцевала она, словно у нее были волшебные крылья. А теперь наступил день страшного суда.
Когда-то, в припадке отчаяния, Мета Ханзен поклялась, что никогда не отдаст Карен. Теперь Мета Ханзен была жертвой своей собственной порядочности. Теперь приходилось воевать не с немцами, а с собственной совестью. И Ааге - в этом не могло быть сомнений - тоже падет жертвой своего датского чувства чести. Освобождение принесло им страх перед кошмарными ночами и пустотой, которая ждала их, как только у них не станет Карен. Ханзены сильно постарели за эти семь лет. Это стало особенно заметно, когда улеглось напряжение военных лет. Как бы им ни пришлось тяжко во время войны, они все же не разучились смеяться. Теперь же, когда вся страна смеялась, у них смех исчез. У них было одно единственное желание - смотреть на Карен, слышать ее, проводить в ее комнате часы, отчаянно стремясь накопить возможно больше воспоминаний на будущее.
Карен понимала, что происходит в их душе. Она любила Ханзенов. Ааге всегда и во всем поступал правильно. Она должна была ждать, пока Ааге заговорит первым. Первые две недели после освобождения молчание становилось все более тягостным. Наконец, однажды вечером после молчаливого ужина, Ааге встал из-за стола и положил салфетку. Его доброе лицо было все в морщинах, и голос звучал уныло и устало.
- Мы должны попытаться найти твоих родителей, Карен. Это наш долг.
Он быстро вышел из комнаты. Карен посмотрела ему вслед, затем через стол на Мету.
- Но ведь я люблю вас! - вскричала Карен. Она убежала в свою комнату, бросилась ничком на кровать и зарыдала, упрекая себя, что доставила им огорчение. Она упрекала себя, однако, еще и в другом. Она хотела знать, кто она такая. Несколько дней спустя они отправились в Международный Красный Крест.
- Это моя приемная дочь, - сказал Ааге.
Делопроизводительница работала всего лишь несколько недель после освобождения, но она уже вся исстрадалась от множества случаев, подобных этому. День за днем бедная женщина была свидетельницей душераздирающих трагедий. В Дании и Голландии, в Швеции, Бельгии и Франции супруги, подобные Ханзенам, прятавшие, спасшие и вырастившие детей, являлись за своей горькой расплатой.
- Я должна вас предупредить, что это длинное и трудное дело. В Европе миллионы перемещенных лиц. Мы не имеем ни малейшего понятия, как и когда нам удастся воссоединить все эти семьи.
Они оставили ей все имеющиеся у них данные, список всех известных им родственников Карен и письма. Так как у Карен была большая родня, и ее отец был известным человеком, то, по словам женщины, дело было не совсем безнадежным.
Прошла неделя, две, три. Прошел июнь, июль. Горестные месяцы для Ааге и Меты. Они все чаще и чаще останавливались у открытой двери, ведущей в комнату Карен. Комната дышала молодостью и свежестью, и там так чудесно пахло. Там лежали ее коньки и балетный костюм, всюду висели портреты школьных подруг и прима-балерин. Висел также портрет ее поклонника, молодого Петерсена.
Наконец их вызвали в Красный Крест.
- Я вынуждена сообщить вам, - сказала женщина, - что все наши справки остались безрезультатными. Это ни о чем, конечно, не говорит: все это очень трудно и сложно. Лично я категорически запретила бы Карен ехать сейчас в Германию одной или даже в сопровождении господина Ханзена. В Германии царит полнейший хаос, и вы ничего не добьетесь там такого, чего мы не в состоянии узнать отсюда, - женщина как-то странно взглянула на всех троих. - Я должна предупредить вас еще об одном. Каждый день к нам поступают все новые сведения, из которых можно заключить, что там произошло что-то ужасное. Множество евреев убито. Мало-помалу выясняется, что речь идет о миллионах.
Это была новая отсрочка для Ханзенов, но одна мысль об этом приводила их в содрогание. Неужели девушка останется у них благодаря тому, что свыше пятидесяти человек ее родни погибло?! В нерешительности Ханзены склонялись то в одну, то в другую сторону. Решение приняла сама Карен.
Несмотря на то, что она очень любила Ханзенов, а те ее, между ними всегда стояла какая-то странная, невидимая стена. Давно, когда немецкая оккупация только началась, а ей было всего восемь лет, старик Ааге как-то сказал ей, что ей никогда не следует говорить о своем еврейском происхождении, потому что в этом заключается смертельная опасность. Карен послушалась его, как слушалась во всем, потому что она любила его и верила ему. Но хотя она и послушалась, однако не могла не задать себе вопроса - чем же она, собственно, отличается от других, и почему это отличие угрожает ее жизни? Этот вопрос она не могла задать никому другому, и потому он так и остался без ответа. Вдобавок Карен совершенно не общалась с другими евреями. Она чувствовала себя такой же, как и все, она внешне ничем от них не отличалась. И все-таки их разделяла эта невидимая пропасть.
Может быть все это рассосалось бы со временем само собой, но Ааге и Мета, сами того не ведая, не давали этой опухоли рассосаться. Ханзены были верующими лютеранами. Каждое воскресенье все трое отправлялись вместе в церковь, и каждый вечер Ааге читал ей перед сном из книги Псалмов. Карен очень дорожила маленькой библией в кожаном переплете - подарком Ханзенов к ее десятому дню рождения. Она очень любила эти чудесные сказки, в особенности рассказы из книги Судьей и Царей, где говорилось о любви, о войнах и прочих страстях. Читать библию было так же интересно, как читать сказки Ганса Христиана Андерсена.
Но чтение библии только еще больше сбивало Карен с толку. Сколько раз она хотела поговорить об этом с Ааге. Ведь и Иисус был евреем, и его мать и все апостолы. В первой части библии, самой интересной, по мнению Карен, говорилось исключительно о евреях. Разве там не повторялось на каждом шагу вновь и вновь, что евреи были избраны самим господом богом для выполнения его велений?
Если все это правда, то почему же быть еврейкой так опасно? И почему евреев так ненавидели? Чем старше она становилась, тем упорнее она искала ответы на эти вопросы. Она вычитала, что бог часто наказывал евреев, когда они не были послушны. Неужто они на этот раз так сильно провинились?
Карен была любознательной от природы, и чем дальше, тем больше эти вопросы сбивали ее с толку. Библия стала ее тайным увлечением. В тишине своей комнаты она читала главу за главой, надеясь найти там ответы на мучившие ее вопросы.
Чем больше она читала, чем старше она становилась, тем более росла ее растерянность. Когда ей было 14 лет, она уже была в состоянии разобраться кое в каких главах и в их смысле.
Почти все, чему учил Иисус, содержалось уже в Ветхом Завете. И тут возникал самый трудный вопрос. Она была уверена, что если бы Иисус вернулся на землю, он бы скорее пошел в синагогу, нежели в церковь. Как могли люди преклоняться перед Иисусом и ненавидеть его народ?
И еще что-то произошло в день ее 14-летия. В этом возрасте датские девочки проходят в церкви торжественную церемонию конфирмации. Карен жила все эти годы как датчанка и христианка, но Ханзены колебались в части конфирмации. Они долго обсуждали этот вопрос и пришли к заключению, что не имеют права вмешиваться в то, что постановлено самим небом. Они сказали Карен, что из-за войны и смутного времени конфирмацию лучше отложить. Однако Карен догадывалась об истинных причинах.