У евреев, прошедших весь путь из Йемена, был ужасный вид. Они дотащились одетые в лохмотья, грязные и истощенные от голода и жажды. Почти все, что у них было с собой, разграбили в пути арабы. Однако каждый мужчина принес свою библию, и каждая деревня везла с собой священную Тору из сельской синагоги.
В Хашеде, неподалеку от Адена, спешно построили лагерь.
Израильские бойцы несли охрану вдоль границы между Западным протекторатом и Йеменом. Как только проносился слух, что новый караван на подходе, они немедленно направляли машины к границе и доставляли беженцев в Хашед. В самом Хашеде не хватало ни персонала, ни вообще ничего. Лагерь никак не успевал угнаться за все прибывающими новыми массами беженцев.
Вдобавок работники лагеря столкнулись с новой трудностью: на этот раз видавшие виды израильтяне имели дело с полудиким народом в полном смысле этого слова. Иемениты никогда в жизни не видели ни водопровода, ни туалета, ни электрического света. Эта община внезапно перепрыгнула расстояние в три тысячи лет. Автомобили, медицина, западное платье и тысячи других вещей внушали им подозрение и страх. Это была нечеловечески трудная работа.
Женщины оглушительно визжали, когда врачи и сестры пытались снять с них завшивевшие лохмотья и переодеть их в чистое платье. Они ни за что не соглашались, чтобы их подвергли медицинскому осмотру и яростно отбивались от прививок и уколов. Работникам лагеря приходилось все время воевать с ними, чтобы отобрать у них детей, нуждавшихся в срочной госпитализации вследствие острого недоедания.
К счастью, они все-таки нашли выход из положения, и только благодаря этому врачи и сестры могли продолжать свою работу. Работники лагеря, в большинстве своем израильтяне, хорошо знавшие Священное писание, напали на мысль обращаться каждый раз к раввинам общины и отсылать их к соответствующему месту из Библии. Этим путем всего можно было добиться. Если только так написано в "Книге", иемениты сразу соглашались на все.
Лагерь в Хашеде все рос и рос, а иемениты все прибывали и прибывали. По соглашению, заключенному с англичанами, Израильское Временное правительство было обязано срочно вывести их из Адена. Таким-то образом "Северный полярный круг" перевоплотился в "Палестинскую центральную авиакомпанию", а Фостер Джи Мэк-Уилльямс, сам того не ведая, исполнил незапамятное пророчество, спустившись с неба на первом из гигантских "орлов".
Прибытие самолета вызвало неописуемое возбуждение.
Первая группа забрала свою Тору и свои бурдюки и последовала на аэродром. Они смотрели на "орла" и многозначительно кивали: это его Господь послал, как Он, впрочем, и обещал. Когда их, однако, попросили подняться на борт, они наотрез отказались. Раввин группы вспомнил вдруг, что сегодня суббота. Начался жаркий спор. Начальник лагеря втолковывал им, что тысячи и тысячи людей ждут не дождутся отправки в Израиль, и что просто нечестно задержать "орла" хотя бы на один лишний день. Однако никакие уговоры не могли заставить иеменитов нарушить субботу. Они упрямо сидели под крыльями "орла", не желая сдвинуться с места. Раз уж три тысячи лет ждали, они подождут еще один день.
Фостер Джи Мэк-Уилльямс смотрел на этих странных людей, слушал их непонятный спор, потом коротко, но крепко выругался, отправился в город и напился до потери сознания.
Его разбудили на следующее утро и отвезли на аэродром. Накануне он пил вперемежку греческое "узо", рисовую водку и виски, и теперь у него голова прямо разламывалась от боли. Он постоял с минутку, глядя как иемениты поднимаются на борт, таща с собой Тору и бурдюки.
- Иисус Христос! - вырвалось у него при виде этой процессии.
- Капитан Мэк-Уилльямс, - раздался вдруг голос у него за спиной. Он обернулся и увидел рослую, стройную "сабру", которая назвала себя Ханой. Ей было на вид лет двадцать с небольшим, на ней были синие шорты и блузка, как носили в кибуцах, а на ногах - сандалии. - Я полечу вместе с вами и позабочусь о пассажирах.
Вот когда рейс стал для Форстера по-настоящему интересным. Хана не обращала ровно никакого внимания на него, хоть он и не спускал с нее глаз.
- У вас есть какие-нибудь особые инструкции? Это ведь наш первый такой рейс.
- Какие, к черту, инструкции! Вы только держите этих козлов подальше от кабины. Вас, конечно, это не касается; вы можете войти... в любое время. И, пожалуйста, зовите меня "Текс".
Фостер снова стал наблюдать за посадкой. Очереди иеменитов не было конца.
- Гей, полегче там! Сколько человек вы думаете посадить в машину?
- У нас сто сорок человек по списку.
- Что? Вы в своем ли уме? Да мы с места не сдвинемся! Сделайте одолжение, Хана, сбегайте к кому следует и передайте от моего имени, чтоб забрал любую половину.
- Капитан Мэк-Уилльямс! - взмолилась девушка. - Они ведь такие легкие.
- Фисташки тоже не тяжелые, это, однако, не значит, что можно погрузить миллиард.
- Ну, пожалуйста! Я обещаю вам, что никаких хлопот у вас с ними не будет.
- Еще бы! Не успеем добраться до конца взлетной дорожки, и никого из нас в живых не останется.
- Капитан Мэк-Уилльямс! Мы в отчаянном положении. Англичане приказали немедленно вывезти их из Адена. Они прямо сотнями валят каждый день через границу.
Фостер что-то буркнул и принялся изучать таблицу весов. Работники лагеря, стоявшие рядом, затаили дыхание, пока он что-то высчитывал. И тут он совершил ошибку: он посмотрел Хане в глаза. Он снова принялся считать, немножко смухлевал, и получилось, что при некотором везений старая лохань наберет достаточно пару, чтобы подняться в воздух. А уж там он ей как-нибудь не даст упасть.
- Пускай так, - буркнул он. - Мне-то что! Это так или иначе мой первый и последний рейс.
Начальник лагеря передал ему окончательный список. В самолет село сто сорок два человека. Хана понесла на борт продукты и медикаменты. Наконец по лесенке взбежал и сам Фостер.
Страшная вонь ударила ему в нос!
- Мы не успели выкупать их, - извинилась Хана. - Мы даже не знали, когда вы прилетите.
Он наклонился и заглянул внутрь. Самолет был битком набит этими тщедушными человечками. Испуганные, они сидели на полу, скрестив под собой ноги. Вонь в самолете стояла ужасная.
Фостер вошел, закрыл за собой дверь и запер ее на ключ. Как только не стало вентиляции, вонь развернулась вовсю, при пятидесятиградусной-то жаре. Он прокладывал себе путь дюйм за дюймом. Когда он добрался наконец до кабины, его лицо приняло какую-то необычную серо-зеленую окраску. Он распахнул окошко, чтобы подышать свежим воздухом, но вместо этого его обдал жаркий порыв ветра. Он включил мотор и пока он выруливал, он перегнулся через окошко и дал ход мучившей его рвоте. Его тошнило и тогда, когда машина, набрав скорость, еле-еле оторвалась от земли. Он пососал лимон, набирая высоту, и только когда стало немножко прохладней, судороги в животе стихли.
Подувало, и самолет качало, пока он набирал высоту. Над проливом Баб-эль-Мандеб он "повернул за угол" и полетел над серединой Красного моря, имея справа Саудовскую Аравию, а слева - Египет.
Вошла Хана. Она тоже вся позеленела.
- Уймите, пожалуйста, машину, - сказала она. - Их там тошнит всех.
Фостер выключил печку.
- Пройдите туда и включите вентиляторы. Я попытаюсь подняться повыше. Холодный воздух их живо отрезвит.
Головная боль не проходила. Какой он дурак, что поддался на удочку этого Стреча Томпсона!
Не прошло и получаса, как Хана снова вошла в кабину.
- Они там ужасно мерзнут все. Впрочем, я сама тоже.
- Как угодно. Если я сейчас снова включу печку, они опять начнут блевать.
- Тогда пусть лучше мерзнут, - пробормотала Хана и вернулась к своим пассажирам.
Немного погодя, она ворвалась в кабину вне себя, что-то выкрикивая на иврите.
- Говорите по-английски!
Хана показала рукой на кузов самолета:
- Пожар... они разложили костер, чтобы погреться! В самолете было автоматическое управление. Включив его, Фостер сорвался с места и бросился в кузов, швыряя мешавших ему пассажиров направо и налево. Посредине самолета на полу теплился небольшой костер. Он его вмиг растоптал, а когда злость у него немножко прошла, вернулся к Хане, у которой подгибались колени от пережитого страха.