Штирлиц похлопал себя по карманам; сигарет не было.
— Хотите курить? — поинтересовался американец. — Зря, на улице это рискованно, прямая дорога к раку, никотин въедается в легкие вместе с кислородом, это — навечно, подумайте о своем здоровье...
— Спасибо за совет.
— Не верите?
— Как же я могу не верить, если вы повторили мои слова?
Ты не имеешь права, сказал себе Штирлиц, думать: «мне отсюда не выбраться»... Человек, допускающий в самом начале дела возможность неудачи, обречен на проигрыш... А у меня не дело, а жизнь... Если я не смогу вырваться отсюда, я кончусь, нервов не хватит, сорвусь... Это я вправе себе сказать и обязан услышать, потому что это правда... Я на пределе, я это знаю, и закрывать на это глаза и уши — значит, обманывать себя, а такого рода намеренный обман чреват катастрофой... Я обязан отсюда вырваться, я вырвусь отсюда, иного просто быть не может... Не имеет права быть, поправил он себя, я по-прежнему в схватке, и я не вправе ее проиграть, это будет слишком уж несправедливо... А сожжение Джордано Бруно было справедливым? — спросил он себя и снова пожалел, что в карманах нет сигарет; это очень плохо, когда тебе приходится идти в неизвестность, не понимая, что тебя ждет (хорошее, во всяком случае, не грозит), и не иметь с собою пачку крепких «Дукадос»...
Протокол допроса бывшего СС бригадефюрера Вальтера Шелленберга (осень сорок пятого)
Вопрос. — Расскажите о ваших заграничных командировках, начиная с тысяча девятьсот тридцать седьмого года. Кто сопровождал вас? Имена, фамилии, звания сотрудников? Задачи, которые вы им вменяли?
Ответ. — Задачи им вменял Гейдрих. Я тогда еще не был шефом шестого управления, я сам был вынужден выполнять те приказы Гейдриха, которые не противоречили моему пониманию чести и достоинства немца.
Вопрос. — Вы когда-либо отказывались повиноваться Гейдриху?
Ответ. — По вполне понятным причинам я не мог этого сделать. Я, однако, предпринимал свои шаги, чтобы свести на нет его задания... Я помню, в тридцать девятом году...
Вопрос. — Вы отклоняетесь от заданного вам вопроса.
Ответ. — Одиннадцатого марта тридцать восьмого года, в день аншлюса, я получил приказ Гиммлера вылететь вместе с ним в Остмарк...
Вопрос. — Куда?
Ответ. — Остмарк. Так после аншлюса называлась Австрия. Мы летели в большом транспортном самолете. Гиммлер сидел, прислонившись к двери, говорил о будущем этой страны, потом перешел на его любимую тему о скандинавских рунах; я обратил внимание на какой-то посторонний назойливый шум и заметил, что блокиратор, запирающий дверь, открылся. В любую минуту Гиммлер мог вывалиться... Я схватил его за лацканы, рванул на себя, он гневно закричал что-то, и я увидел на его лице испуг... Я объяснил ему, в чем дело... С тех пор он был всегда очень добр ко мне... Именно этим объясняется то, что он доверял мне, хотя я позволял себе ему возражать. Он не терпел этого ни от кого, только от меня...
Вопрос. — Вы когда-нибудь возражали ему письменно?
Ответ. — В тех условиях это было невозможно. Возражение руководителю было исключено в системе рейха.
Вопрос. — Чем вы занимались в Австрии?
Ответ. — Я захватил архивы австрийской секретной службы. Поскольку ее шеф полковник Ронге изъявил желание работать на нас, операция прошла быстро и организованно. Сколько-нибудь интересных документов я у него не нашел, кроме разве материалов, связанных с дешифрованием кодов ряда иностранных посольств. Затем Гиммлер поручил мне организовать меры безопасности в связи с приездом в Вену Гитлера. Должен сказать со всей честностью, что я никогда не видал такого энтузиазма толпы, приветствовавшей фюрера.