— Кто? Армия?
Кемп впервые за весь разговор тяжело, без улыбки посмотрел в глаза Штирлица и ответил:
— Да.
— Разведка? Абвер?
— Нет. Вы же прекрасно знаете, что Гиммлер разогнал абвер после покушения на Гитлера, но ведь министерство почт и телеграфа имело свои позиции в армии...
— С какого года вы в ИТТ?
— С сорок пятого.
— Гражданин рейха работает в американской фирме?
— Почему? Это испанская фирма... И потом мне устроили фиктивный брак с испанкой, я получил здешнее гражданство, все легально. Как, кстати, у вас с паспортом?
— У меня хороший паспорт.
— Можно посмотреть?
— А зачем? Я же сказал — вполне хороший паспорт.
— Вы испанский гражданин?
— Нет, у меня вид на жительство.
— Что ж, на первое время — терпимо. Выпьем за успех нашей задумки, доктор Брунн. Выпьем за то, чтобы вы стали человеком ИТТ...
— Я за успех не пью... Суеверный. А за знакомство выпью. Спасибо, что вы подобрали меня на дороге.
— Не стоит благодарности. Как вы, кстати, там очутились?
— Ума не приложу.
Кемп плеснул виски в свой тяжелый стакан и, выпив, заметил:
— Сколько же лет вам надо было проработать в разведке, чтобы стать таким подозрительным?
— Жизнь, — ответил Штирлиц. — Где, кстати, сейчас этот парень из гестапо...
— Какой именно?
— Рунге? Нет, Риктер...
— Не знаю. Да и не очень интересуюсь этим.
— Не думаете о том, что эти люди могут нам понадобиться в будущем?
— «Нам»? Кого вы имеете в виду?
— Немцам.
Кемп поднялся, походил по холлу, потом остановился около окна, прижался лбом к стеклу и негромко ответил:
— Чтобы ответить на этот вопрос, доктор, я должен получить от вас исчерпывающие данные о том, кто вы, как сюда попали, с кем поддерживаете контакт и отчего оказались на той дороге, где автобусы ходят всего лишь два раза в день... Впрочем, если вы откажетесь это сделать, на работу я вас так или иначе устрою. Как любой немец, я сентиментален, ничего не попишешь.
...Расстались в три утра; Кемп вызвал такси, спустился на улицу, уплатил шоферу деньги, повторил, что ждет Штирлица завтра, в двенадцать, в своем кабинете на Аточе, вернулся в квартиру, выключил аппаратуру звукозаписи, достал из скрытой в стене фотокамеры кассету, тщательно завернул ее в светонепроницаемую бумагу, затем снял отпечатки пальцев Штирлица со стакана и бумажной скатерти, обработанной специальным составом, все это запер в сейф. Завтра материалы уйдут в Мюнхен, в «организацию» генерала Гелена.
(О том, что «доктор Брунн» будет идти по дороге на Сиерру с двенадцати до двенадцати двадцати и что именно в это время его надо посадить в машину, ему, подполковнику абвера Рихарду Виккерсу, живущему в Испании по паспорту инженера Кемпа, пришло указание из «организации», причем он был предупрежден, что «объект» может представлять серьезный интерес в будущем, если только подтвердится, что он является именно тем человеком, которым заинтересовался генерал Гелен.)
Информация к размышлению (братья Даллесы, осень сорок пятого)
1
Они встретились в клубе во время ланча; сидели, как всегда, за столиком возле окна — там было их постоянное место; когда официант начал готовить стол к десерту, Аллен вздохнул:
— Тяга к парадоксам есть первый симптом старения.
— Вот как?
— Определенно так; мы бежим главного вопроса: сколько еще осталось? Оттачиваем мозг рассуждениями о том, как бы невозможное сделать достижимым...
— Такого рода парадокс меня интересует куда в большей степени, чем тебя, потому что я значительно старше.
— Но он, как всегда, опосредован, — Аллен пыхнул своей прямой английской трубкой. — Чем лучше твое настроение, тем больше шансов на долголетие, а чем дольше ты живешь, тем реальнее изобретение эликсира вечности.
— Но это аксиома, а не парадокс.
— Верно, я еще только подкрадываюсь к парадоксу... Ответь мне, какие этапы русской истории ты можешь определить как пиковые, наиболее значительные?
— Хм... Видимо, крещение, затем победа над татаро-монголами, после того разгром Наполеона, а затем — нынешняя победа над Гитлером.
Аллен покачал головой:
— Не совсем так, хотя первые две позиции я принимаю. Двумя махинами, определившими гигантские скачки России, были Петр Великий и Ленин. Первый сделал Россию европейской державой, великой европейской державой, уточнил бы я, а второй превратил ее в мировое государство: если до семнадцатого года в Мехико, Рио-де-Жанейро и Буэнос-Айресе не очень-то и знали о России, то после революции Ленина самая идея его государственности сделалась фактом присутствия на юге нашего континента, в Африке, Индии и Австралии. Ты согласен?