Он спружинился, широко открыл глаза и сразу зажмурился: ослепительное солнце пронизывало салон, пыль в его лучах казалась фрагментом декорации какого-то балета; действительно, маленькие пылинки плавно, словно под музыку, перемещались в воздухе. «Они меня усыпляют, — подумал Штирлиц, — будто какие щелкунчики; единственный балет, который мне удалось посмотреть с папой, там было какое-то действие, когда все засы…»
— Сеньор, — стюард снова потряс его за плечо, — вам надо заполнить пограничную анкету, мы подлетаем к Рио-де-Жанейро…
Штирлиц заставил себя подняться с кресла. Ригельта рядом не было, спал возле запасного выхода: «лишен страха», чудо что за адъютант у Скорцени, с таким не пропадешь!
— Давайте вашу анкету, — сказал Штирлиц и потер лицо пальцами. — Сейчас мы ее одолеем, голубушку.
— Вы знаете португальский?
— Нет. А зачем мне это?
— Вопросы напечатаны на португальском, сеньор, я переведу…
— Так ведь он похож на испанский… Разберусь, — улыбнулся Штирлиц. Он полез в карман, за паспортом… В левом кармане паспорта не было, хотя он был убежден, что положил его с билетом именно туда; не оказалось паспорта и в правом кармане.
«"Виньу верди" — понял он сразу же, — Ригельт специально открыл бутылку без меня, ай да Ригельт, ну, молодец, ай да адъютант Скорцени, как же он меня работнул, а?! И ведь в туалет его не потащишь! Ну, а что произойдет, если я все же затащу его в туалет? Да нет, у меня на это не хватит сил, он здоров, как бык. Да и наверняка он сжег мой паспорт в туалете, когда усыпил меня. Он не случайно в этом самолете, теперь это ясно. Я не мог себе представить игру, но игра идет. Участвует в ней Роумэн? Нет. А кто иной мог так быстро связаться с Лиссабоном? Ну, вопрос быстроты и надежности связи — это компромисс с самим собой, с моей верой в Роумэна. Если операция планировалась, то он вполне мог организовать весь этот спектакль с его похищенной девушкой заранее, за две или три недели до того, как я поддался ему… Хорошо, а если все же нет? Зачем ты играешь с собой? — спросил себя Штирлиц. — Я играю с собой потому, — ответил он себе, — что рухнула моя надежда: без паспорта никто меня не выпустит с аэродрома в Рио. И в Буэнос-Айресе меня не выпустят, если только я не обращусь к Ригельту за помощью. Все ясно, как божий день: я должен обратиться к нему, в этом смысл их комбинации. Их? Чьей же? Стоп, — сказал он себе, — я не зря пытался отвести Роумэна от этой комбинации. Я имел к этому какие-то основания. Какие же? Не знаю. Но я чувствую, что я не просто так отводил его, не из-за того, что он мне стал симпатичен. Нет. Нет, — повторил он, — не только поэтому. Видимо, я споткнулся на другом. Ну, а на чем? Видимо, на том, — ответил он себе, — что Ригельт ответил: «Я работаю в ИТТ»… Он очень не хотел мне этого говорить, но я знаю, как заставлять их говорить правду, я их всех играю в себе, поэтому у меня получается с ними. Он не должен был говорить мне этого, но он не был готов к моему прямому вопросу и поэтому ответил правду, ибо боялся, что маленькой ложью, к которой он не успел приладиться, сорвет то дело, ради которого его отправили в этот самолет. Я нужен ИТТ. То есть Кемпу. А за Кемпом стоят немцы. Но кто меня убедит в том, что за теми немцами, которым я нужен, не стоит служба Роумэна?»
Обернувшись, Штирлиц поманил к себе Ригельта. Тот показал ему глазами на анкету: мол, сейчас закончу и подойду, и спокойно углубился в заполнение полицейского бланка. «Весь мир уже учтен, причем не раз и не два, но все равно продолжают учитывать, хотя, с другой стороны, пойди не учти его — вот бы я через два часа и оказался на советской территории: собственность ли, аренда, не важно уже; можно лечь хоть на столе и спать несколько дней кряду; спать, ничего другого я сейчас не хочу, спать спокойно. Могу же я позволить себе такую мечту, не правда ли?»
Ригельт засмеялся:
— Да будет вам, право! А в портфеле смотрели? Я всегда сую билет в портфель, чтобы не рвать карманы: ведь у каждой двери вынь и покажи, можно разориться на подкладочном материале… А потом паникую…
— У меня нет портфеля, дружище.
— Ах, так… Ну-ка, еще раз тотальную проверку!
Штирлиц послушно обыскал себя; ничего, конечно же, не было.
«А если я сейчас попрошу у стюарда завтрак, — подумал Штирлиц, — разверну маленькие вилки, а ножик суну ему в сонную артерию? Меня не интересует, как он будет вопить, а он будет вопить; он сделается отвратительным в своем страхе смерти, отвратительным — то есть явственным, зримым. Ну, и что тебе это даст? — спросил себя Штирлиц. — Ты в западне, поэтому думать надо абсолютно спокойно, всякая паника лишь усугубит дело. Что тебе это даст, кроме сладости отмщения человеку, в котором ты вновь увидел концентрированный ужас нацизма? Чего же тогда ты не пырнул Мюллера? Он фигура куда более серьезная. Ты ведь не сделал этого, потому что надеялся на выигрыш. Нет, — возразил он себе, — я просто выполнял приказ: „приказано выжить“. А если я суну вилку в шею Ригельта — без содрогания и жалости. — меня передадут полиции в Рио-де-Жанейро, где я сделаю заявление, отчего я убил этого наци, и раскрутка дела приведет в ИТТ, к Кемпу, к их цепи, а у них крепкая цепь, если этот бес успел получить приказание подскочить ко мне в Лиссабоне и лишить документов. Ну и что? Какое дело Бразилии до их цепи? У них своих забот хватает. Да, но я потребую вызвать в тюрьму нашего консула, назову свое русское имя, объясню, отчего все случилось. Ну и как же ты это объяснишь? — спросил себя Штирлиц. — Почти год как здесь произошел государственный переворот, на смену президенту Жетулио Варгасу пришли военные, разгромили левых и начали травить коммунистов как «агентов Кремля». Народ, правда, смог остановить это, даже в сенат прошел коммунист на выборах, но ведь травля всего того, что связано с левыми, продолжается! И вот заявляешься ты, весь в крови этого борова, и говоришь: «Я — русский, я зарезал нацистского кабана, верните меня домой». Фи, Штирлиц, ты запаниковал, это недостойно, спокойствие и еще раз спокойствие»
— Послушайте, Викель, — сказал Штирлиц, — а ведь у меня надежда только на вас… В силу понятных вам причин я не могу заявить о потере паспорта, это провал…
— Куда вы летите?
— В Асунсьон.
— Это через Игуасу, — сразу же сказал Ригельт. — Вам здесь надо делать пересадку, лететь на маленьком самолете в джунгли, а из Игуасу — это, правда, Аргентина: тоже требуют визу — вы бы легко добрались до Асунсьона… Здесь у меня нет контактов, Штир… Браун… В Игуасу вы пропустите самолет — уснете в сортире, напьетесь, придумаем что-нибудь, да и я попробую кое-что предпринять… Где ваш билет?
— Вот он.
— Ну-ка, дайте… Значит, вы летите до Асунсьона, — он ткнул пальцем в талон. — Багажа у вас нет, пересадка с одного самолета на другой — всего лишь. Паспорт, думаю, не нужен — во всяком случае, до Игуасу…
— А вы-то куда летите?
— Я летел в Буэнос-Айрес, но теперь, видимо, придется сделать крюк, чтобы попробовать уладить ваше дело.
«Пусти слезу, — сказал себе Штирлиц, — они ж все берут поверху, он будет убежден, что я тронут до глубины души его братством, это вселит в него убежденность, что я не заподозрил его, это поднимет его в собственных глазах — «Каков я профессионал!» Видимо, с ним надо вести себя именно так, сесть в бразильскую кутузку без документов неразумно».
— У вас есть деньги? — спросил Ригельт.
— Нет, — ответил Штирлиц; деньги, по своей давней привычке, он сунул в задний карман брюк. «Посмотрим, предложишь ли ты мне деньги — если да, значит, комбинация; важно — какую купюру ты предложишь; если долларовую, значит, версия непричастия Роумэна к этому делу летит ко всем чертям, а жаль».
— Погодите, а вы глядели под креслом? — спросил Ригельт.
Вопрос был столь искренен, что Штирлиц даже оторопел от неожиданности, потом резко поднялся:
— Ну-ка, давайте посмотрим! Черт возьми, конечно, он там!
Они заглянули под кресло Штирлица, потом пошли на место Ригельта; паспорта, понятно, не было.
Подплыл стюард:
— Что-нибудь случилось, сеньоры?
— Ровным счетом ничего, — ответил Ригельт на варварском испанском, ну и акцент. — Я ищу свой блокнот, но, видимо, он в портфеле, благодарю.
«Я сделал ошибку, — понял вдруг Штирлиц. — Я слишком рано обратился к нему. Сначала я должен написать письма Роумэну и Спарку. Я должен объяснить им, что случилось, и предупредить, что исчезаю. Ригельт здесь оказался для того, чтобы я исчез».