– Васили́, – она почему-то сделал ударение на последний слог, – всё хорошо? – буква “р” тоже звучала как-то непривычно.
Но тембр её голоса прозвучал для меня как переливающийся ручеёк. Ее короткие волосы блондинистого оттенка обрамляли стройное лицо, на котором, как мне кажется, должна всегда заигрывать прекрасная улыбка.
Перестав видеть в своих собеседниках угрозу, я убрал лезвие, а затем и сам резак в поясную сумку. После чего снял кислородную маску и перекрыл вентиль подачи кислорода. Молодая женщина тут же вышла из-за спины пожилого мужчины. Её осанка и уверенные движения могут много сказать о её профессионализме и самообладании, даже в самых экстремальных ситуациях.
– Васили́, может расскажете, что там, – она кивнула в сторону закрытой за моей спиной гермодвери, – произошло?
– Расскажу, обязательно расскажу, – я тяжело вздохнул, вынимая из кармана элемент питания и модуль связи. – Кажется, я ходил за этим?
– Кажется? – переспросил пожилой человек меня, но не дождавшись ответа, протянул руку и забрал то, ради чего я ходил в эту отвратительную темноту.
– Именно так. Я практически ничего не помню.
– О мон Дье́, – воскликнула молодая женщина. – Как же так? Даже не помните кто мы?
Я покачал головой. Тогда она улыбнулась, и я оказался прав. На её лице действительно заиграла прекрасная улыбка.
– Меня зову Элиз Дюбуа. Можете называть меня просто Элиз. Франция. Я учёный-исследователь. Когда я волнуюсь, то перехожу на свой родной язык, поэтому не обращайте внимания. Боюсь темноты. Вы говорили, что это назвается никтофобия.
Я приподнял одну бровь, так как не понял для чего она рассказала мне о своём главном страхе.
– Фридрих Шнайдер, – протянул руку пожилой мужчина. – Все зовут меня по фамилии – Шнайдер. Видимо, так легче, не знаю. Я специалист по связи. Моя родина – Германия, но я долго жил в США, поэтому очень хорошо говорю по-английски. У меня Аемофобия – боязнь вида крови, – после чего подмигнул мне и добавил по-русски с сильным акцентом. – А ещё я немного знать русский.
Я кивнул, действительно, Шнайдер говорил по-английски без малейшего намёка на акцент. Мой русский акцент, мне кажется, был сразу заметен. После чего, я спросил:
– Почему вы называете мне свои главные страхи?
Шнайдер и Элиз переглянулись.
– Вы предупреджали́, – опять Элиз сделала ударение на последний слог, – что такое может с вами случиться.
– У тебя… как она там называлась? – запнулся Шнайдер.
– Атазагорафобия, – сказал я, уже догадываясь, что он скажет дальше.
– Да, точно, она! Боязнь быть забытым.
– А ещё это боязнь начать забывать самому, – подтвердил я. – И что с того?
– Перед выходом, ты предупреждал нас, что там, – он кивнул на гермодверь точно так же, как до этого сделала Элиз, – фобии усугубляются. Особенно, если ты остаёшься один на один с собой.
– Хорошо. С этим разобрались. Но всё же, я теперь даже не помню, как меня зовут.
– Василий Лазарев, – на этот раз Шнайдер произнёс моё имя полностью, и оно мне понравилось гораздо больше. – Я так понимаю, что ты не помнишь и Муна Сильвера?
Я покачал головой и спросил:
– Он здесь?
– Вообще-то, он там, – снова кивок в сторону гермодвери. – Наш инженер систем жизнеобеспечения. Это была его идея прекратить подачу кислорода там. Вы отправились с ним вдвоём за элементом питания и модулем связи. У него была какая-то, как ты выразился, “очень интересная арахнофобия”. Он боялся не только пауков, но ещё и всего того, что на них очень похоже.
– Извини, я действительно мало что помню.
– А Новак? Вы видели Новака? – внезапно спросила у меня Элиз. Я постарался очень выразительно на неё посмотреть. – Ой, точно! Вы же не помните, кто это. Это наш пилот-навигатор, – её красивое лицо омрачила какая-то вселенская тоска.
– Был. Был пилотом-навигатором, – Шнайдер тоже погрустнел. – Он явно сошёл с ума, и это из-за него мы заперлись тут.
– У него был шрам под правым глазом? – спросил я их, они одновременно кивнули. – Видел. И это уже не человек.
Элиз прикрыла рот руками, а Шнайдер лишь стал ещё серьёзнее.
– Пойдемте, там нас ещё ждут оставшиеся в живых члены экипажа, – сказал Шнайдер и пошёл в сторону открытой гермодвери.
Я взял тележку с кислородным баллоном, а Шнайдер спросил меня с каким-то упрёком:
– А зачем тебе этот кислород?
– Не знаю, – пожал я плечами. – Тогда мне показалось это хорошей идеей. Я ведь думал, что кислорода нет нигде на корабле.
– Ладно, придумаем куда его использовать, – удовлетворённо кивнул Шнайдер и пошёл. Я не стал оставлять здесь баллон с кислородом и тоже пошёл на выход. Как только мы с Элизой вышли из шлюза, Шнайдер активировал закрытие гермодвери.