— Значит, мы не над центральным вулканом, — говорит Ле Пишон, — Это ясно.
Фробервиль стравливает несколько литров бензина. Погружение продолжается, но теперь гораздо медленнее.
10 часов 49 минут. Батискаф на глубине 2450 метров. Метрах в ста под килем батискафа лежит дно. Звонит аппарат TUUX. «Марсель ле Биан» сообщает, что «Архимед» теперь уже находится к югу от маяка, совсем недалеко. В гондоле взрыв ярости. С ума можно сойти! Три четверти часа назад с поверхности говорили, что «Архимед» зашел севернее маяка.
— Мы бродим вокруг да около! — объявляет Ле Пишон. — Я подозреваю, — возбужденно добавляет он, — что нам неправильно сообщают место. Взгляните на экран гидролокатора: гребни возвышенности тянутся с севера на юг слева от нас. Слева от нас, — повторяет он. — По-моему, это центральный вулкан, и он южнее нас. Я предлагаю сделать полукруг.
Фробервиль некоторое время колеблется. Он принимает решение вновь двигаться к северу на малой скорости, выжидая, какое местоположение батискафа укажет «Марсель ле Биан» в очередной раз.
11 часов 26 минут. «Архимед» идет на глубине 2500 метров. Гидролокатор Страцца указывает, что ровно в 100 метрах под ним дно. Следовательно, общая глубина океана здесь увеличилась. «Бесполезно продолжать дальнейший путь, — думает Фробервиль. — Ле Пишон, видимо, прав».
— Сделаем полукруг, — соглашается он.
Под действием активного руля «Архимед» тяжело разворачивается на 180º. Вот уже два с половиной часа, как батискаф находится под водой. Четверть своего заряда батареи уже истратили. А цель по-прежнему не опознана…
Вдруг торжествующий крик Мишеля:
— Маяк! В тот же миг в гондоле раздается характерное «бип-бип». Для трех подводников этот звук металлического тембра звучит как волшебная мелодия.
— Он в 900 метрах, точно к югу, — говорит Мишель.
На экране гидролокатора отчетливо видна светящаяся точка, которая вспыхивает при каждом прохождении обегающего луча излучателя.
11 часов 30 минут. Напряжение спадает. Фробервиль задает самому себе вопрос, как эта святая DUVA могла давать такие ложные показания. Правда, то, что ее расчеты весьма приблизительны, общеизвестно. Но тут ошибка превысила допустимые границы.
Такой же вопрос возник и у Мишеля. Будучи искушенным специалистом по электронике, он предлагает объяснение: донный рельеф настолько сложен, что приемник гидролокатора принимает не прямой сигнал, а отраженный от скалистых стен. Отсюда, естественно, погрешности в расстоянии и азимуте. Экран гидролокатора Страцца забит тревожными сигналами. Из 900 метров, которые остается пройти вниз, 100 последних грозят быть очень трудными.
— Мишель, гляди в оба, — предупреждает Фробервиль. — Уже потеряно слишком много времени. Я прибавлю ход.
Молочное пятно на экране словно загипнотизировало Мишеля.
— Хорошо, — говорит он, — будь готов к быстрой остановке батискафа, если я обнаружу препятствие.
Для большей безопасности Фробервиль включает все двенадцать наружных светильников и приникает к центральному монокуляру. Световой конус теряется в ночи. Ничего нельзя разглядеть.
11 часов 40 минут. Гидролокатор указывает, что до дна остается 120 метров. Маяк приближается. Его сигнал медленно перемещается к центральной точке экрана.
12 часов 05 минут.
— Впереди справа крупное препятствие, — предупреждает Мишель.
Ле Пишон, следящий за гидролокатором, говорит, что дно приближается очень быстро. Он объявляет: 80 метров… 60… 50…
— Внимание! — выкрикивает он. — 20 метров!.. Сейчас сядем! Фробервиль пытается остановить батискаф, дав задний ход. Но по инерции он еще продолжает спускаться. Пилот вперяет взор во мрак. Ничего не видно. Тем не менее дно рядом.
— Маяк в 300 метрах справа от нас, — говорит Мишель.
Он, безусловно, над ними, на склоне или на вершине холма, который возник перед «Архимедом».
— Что будем делать? — спрашивает Фробервиль. — Сядем здесь или поднимемся повыше, чтобы оттуда взять курс прямо на маяк?
Второе решение надежнее, но оно означает потерю драгоценного времени и очередной порции балласта…
— Давайте садиться, — предлагает Ле Пишон. — Цель близка, и до нее можно добраться по дну, мне не терпится увидеть, на что оно походит, это дно.
К его голосу присоединяется пилот.
— Согласен, — говорит он.
Выпустив немного бензина, батискаф медленно-медленно пошел на снижение. Мишель постоянно сообщает расстояние до места посадки — 20 метров, 15 метров, 10 метров. Ле Пишон и Фробервиль не отрываются от своих монокуляров. Они так напряженно всматриваются, что резиновые ободки врезались в глазницы и оставили на них красные круги. Первым заметил дно Фробервиль.
— Перед нами вертикальная стена, смотри, — крикнул он.
— Вижу, — ответил Ле Пишон.
Голос его выдает некоторое волнение. Еще бы! Перед его глазами было то самое дно рифта, которое он силился представить себе в течение многих лет…
— Массивная лава, — добавляет Ле Пишон.
Батискаф продолжает спуск носом к этой вертикальной стене, которая угадывается в десятке метров и которая довольно быстро приближается.
— Недавнего происхождения, как и все вокруг. Она сползла со склона. Можно подумать, что лава продолжает течь, — развивает свою мысль Ле Пишон.
Перед акванавтами вырисовывается гигантский каскад лавы, сбегающей с почти вертикального склона и словно внезапно застывшей под взмахом волшебной палочки.
Течение относит батискаф все ближе к стене. Спуск продолжается. Ле Пишон зачарованно шепчет:
— Тут словно трубы громадного органа…
Теперь он отчетливо различает черные трубы; некоторые из них достигают метра в диаметре. Покрывающий их очень свежий стекловидный слой под лучами прожекторов блестит, как агат. Через каждые десять секунд лава на мгновение оживает под огнем фотовспышек.
Все еще под впечатлением нарисованной Муром картины расползания лавы под водой, Ле Пишон живо представил себе это грандиозное действо — рождение представшего его взору лавового каскада.
Какую фантастическую симфонию Нового Мира играл этот орган в момент первого появления лавы? В ночи, озаренной золотыми и кровавыми бликами, раскаленная лава должна была просачиваться на поверхность дна, бить ключом, вздуваться по краям трещин, прорезавших рифтовую долину и покрывших мучившуюся родами землю сплошными рубцами. Лава наступала огненными каскадами; холод и давление свернули их в длинные вертикальные трубы. Адские котлы, где бурлит минеральная каша, выбрасывали все новые и новые порции лавы по отходящим от них трубам. И каждая труба издавала звуки, соответствовавшие ее размерам… Гимны окутанного мраком собора… Их исполнение сопровождалось взрывами, обвалами иссякших и раздавленных труб, шипением воды, превращающейся в пар при соприкосновении с лавой, сухим треском стекловидной корки, которая разрывается под давлением расплавленных пород, глухими ударами обломков подушек, которые откалываются, катятся вниз по склону и усеивают его четками из жидких лавовых капель, превращающихся при соприкосновении с водой в шарики или сверкающие стеклянные нити.
Фробервиль возвращает Ле Пишона в сегодняшний день словами:
— Пусти меня к монокуляру. Мы почти на дне. Я попытаюсь сесть у подножия склона.
Ле Пишон снова переходит на левый борт. У подножия крутизна склона не так уж велика — 40 или 50º, но выше он превращается в вертикальную стену. В иллюминаторах черный блеск застывшей лавы сменился интенсивным синим цветом. Осторожно, сантиметр за сантиметром, Фробервиль умащивает на этом выступе неустойчивое хрупкое днище батискафа. «Архимед», правым бортом прижавшись к скале, улегся вдоль стены, которая сориентирована в направлении северо-восток — юго-запад. Раздается неприятный скрежет обшивки.
— Никак не выбрать удобного положения, — сквозь зубы цедит Фробервиль, — Поверхность очень крута. Я скольжу. Надо сниматься.
Затем добавляет:
— Течение сзади толкает меня к стене, а я этого не люблю.
Между органными трубами видны крупные подушки, одна из которых, особенно большая, выглядит развороченной, выпотрошенной. Дно усеивают стекловидные обломки. В углубление забилась рыбка макрурус. Белая губка раскинула свою чашу на кончике тонкого стебля длиною почти в метр.