Не таков «Марсель ле Биан». Он вверяется бурному морю с радостной готовностью, не злобствуя и не выказывая ни малейших признаков строптивости. Попав на него, сразу чувствуешь, что это судно обожает качку, что оно словно создано для нее. Оно любит переваливаться с борта на борт, улавливая даже самую легкую зыбь океана и заставляя свою мачту выделывать в небе кренделя. Одним бортом оно принимает гребень волны, которая обрушивает на его палубу бахрому пены и убирается восвояси лишь после того, как всю ее обмоет, прекрасную палубу из орегонской сосны, какую настилали в доброе старое время. Иногда судно выказывает чисто женскую грациозность. Не спеша блеснуть своими способностями, оно медленно кренится от очередного вала и, словно озорная девчонка, обнажает корпус ниже ватерлинии, позволяя какое-то время созерцать свой мокрый киль.
Поэтому вполне объяснимо замечание, сорвавшееся с тонких губ капитан-лейтенанта Гийбона, когда верхняя палуба вдруг стала уходить у него из-под ног, а резинки, карандаши, линейка, бинокль поехали по столу штурманской рубки:
— Это судно, господа, — настоящая потаскуха! Оно резвится так же, как некоторые предаются распутству.
Опершись спиной о леерное ограждение и вцепившись обеими руками в навигационный компас, Роже Экиньян, в пасмурном взгляде которого светится трогательное смирение, кивает головой в знак согласия. Чувствуется, что он мог бы многое порассказать о скверной склонности судов избегать горизонтального положения. Но он не в силах говорить, когда сердце готово выпрыгнуть, желудок подступает к горлу, а брови покрылись холодными капельками пота.
— Совершенно верно, — мрачно говорит он, — это судно… Докончить фразу мешает приступ икоты, которую он, полузакрыв глаза, пытается заглушить, прикрыв рот рукой.
— Дыши глубже, Роже, увидишь, будет легче, — насмешливо и одновременно сочувственно советует Арисменди.
Роже Экиньян повинуется, широко раскрывает рот и дышит так же старательно, как он это делал мальчиком на приеме у врача.
В дверях стоит Роберт Баллард, которого все зовут Бобом. Боб — американский геолог, собирающийся пробыть в море до конца экспедиции. Хотя Экиньян и Буллард примерно одного возраста (обоим по тридцать с небольшим лет), внешне они удивительно контрастны. Боб высок, тощ, как щепка, с длинными ногами и тонкой талией, у него походка, как у того ковбоя, которого играет Гарри Купер в кинокартине «Поезд просвистит три раза». Правда, он не позаимствовал у актера его робкой и сдержанной улыбки, но зато в нем много огня и лукавства. Боб страстно любит жизнь и чрезвычайно деятелен. Он владеет старой фермой в лесах Массачусетса, где разводит лошадей, выращивает виноград и маис. Это человек большого размаха. Он любит вспоминать, что его дед был шерифом в Техасе и погиб в стычке от пистолетной пули, в полном согласии с великими традициями Запада. Кроме того, это человек искушенный в науке, один из лучших в мире специалистов по подводным исследованиям. Как представитель Вудс-Холского океанографического института он участвовал в знаменитом экспериментальном погружении «Бена Франклина», который целый месяц дрейфовал в водах Гольфстрима.
— How do you feel?[4] — спрашивает он Роже.
— Спасибо, лучше, — мягко отвечает тот.
Роже Экиньян родился в Марселе, в армянской семье. Он учился сначала во Франции, а затем в Италии и Соединенных Штатах Америки. В его внешности есть что-то от Эйнштейна. Во-первых, те же рост, одежда и походка, во-вторых, вечно закрученные спиралью брюки и, наконец, шевелюра, длинная, непокорная, доходящая до плеч. А также глаза, черные, проницательные и в то же время спокойные.
Роже Экиньян — геолог. А еще точнее — петрограф. Его больше интересует внутренняя структура пород, чем их залегание, хотя между тем и другим существует явная взаимосвязь. Он работает в Бретонском океанологическом научно-исследовательском центре. Особые приметы: подвержен морской болезни и неравнодушен к средиземноморской кухне, иначе говоря, к простой и скромной пище, в которую входят оливковое масло, стручковый перец, баранина и приправа из трав, произрастающих на холмах.
«Местный батискаф»[5] невелик по размерам, но занимает большую часть верхней палубы. Его переборки, загроможденные приборами радиационной разведки, передатчиками, приемниками, изобилуют острыми углами, от которых во время качки лучше держаться подальше. На вахте стоит Филипп де Гийбон. На мостике крейсера его вид мог бы вызвать удивление. Тело его обнажено, если не считать явно легкомысленных шортов из шотландской ткани с красноватым отливом. Он один из старейших и опытнейших пилотов батискафа. Хотя в настоящее время он не прикреплен к научной группе, но военно-морское ведомство согласилось усилить ее Гийбоном на период выполнения научного задания.
В данную минуту он устанавливает связь с погруженным на дно «Архимедом» и мирно поворачивает ручки акустической станции для звукоподводной связи TUUX, смонтированной в военном порту Тулона. Из микрофона доносятся шипение, скрежет — полный набор действующей на нервы электронной какофонии. Иногда резкий свист. Затем донные шумы затушевываются, и из чрева моря доносится человеческий голос, прошедший 2650 метров; в загроможденном помещении он звучит с металлическим оттенком и хрипотцой.
— «Ле Биан»! Я «Архимед», как вы меня слышите? Прием. — Гийбон переключается на передачу.
— «Архимед»! Я «Ле Биан». Слышу вас отлично. Укажите ваше местоположение по отношению к маяку.
Перерыв. TUUX наполняется разными шумами. Треск стоит такой, как будто тысяча рассерженных цикад всполошилась за стенками из потускневшего алюминия. Арисменди приближается к нему, опускается на корточки, балансируя всем телом в такт качке судна, и также берется за ручки переключения.
Наконец доносится голос:
— … теряли. Повторяю. Мы не имеем пеленга на маяк (следует несколько неразборчивых слов)… во впадине. Мы находимся у подножья скальной стенки. Ищем выход. Вы нас слышите? Прием.
Гийбон отчеканивает:
— Понял, что вы во впадине и что неровности рельефа экранируют сигналы маяка. Так? Сообщите ваше приблизительное местонахождение и ваш курс.
В ответ раздается сухое:
— Связь прерываю. Поговорим после.
Арисменди бросает взор на Гийбона и со смехом констатирует:
— Похоже, командир не в духе.
— У него для этого есть некоторые основания. Оставим его в покое. Сейчас ему не до разговоров.
Арисменди заступает на вахту. Капитан-лейтенант де Гийбон спускается в кают-компанию, чтобы там наскоро позавтракать. На спардеке он мельком заглядывает через иллюминатор в штурманскую рубку. Командир корабля Леконт склонился над крупномасштабной картой, на которую он нанес координаты трех установленных на дно Атлантики маяков, и пытается вместе со штурманами увязать местонахождение судна с положением маяков. Это новая система навигации, которую CNEXO специально разработал для данной операции. Сердце этой системы — акустическая станция для подводной связи, соединенная с вычислительным устройством. Станция установлена в контейнере, стоящем в носовой части корабля. Всего на палубе «Марселя ле Биан» установлено пять таких прямоугольных контейнеров в форме параллелепипеда размером семь метров на четыре. Одни из них имеют сугубо техническое назначение, другие используются под мастерские, кладовые или весьма удобные и благоустроенные жилища.
Это в высшей степени практично, так как за несколько часов можно переоборудовать тот или иной контейнер и увеличить его вместительность. Получается некое подобие игры «конструктор». Но общий вид палубы, надо признать, производит захватывающее впечатление. Нетрудно понять чувства командира Леконта в тот день, когда в Тулоне палуба его корабля впервые покрылась этими очаровательными домиками, предназначенными для персонала CNEXO. Кто-то, стоявший с ним рядом, пробормотал, что все это сильно напоминает цыганский табор и что наплыв представителей CNEXO грозит военно-морскому флоту Франции потерей респектабельности. Было это в те времена, когда старая дама с улицы Руаяль[6] начала мало-помалу умерять свой гонор, и поэтому, убедившись, что перегрузка палубы серьезно не ухудшит устойчивости корабля, дама санкционировала ее во имя науки. Однако корабельное начальство иногда с дрожью в сердце взирало на этот постоялый двор и со вздохом вспоминало о добрых старых порядках. Когда же на ветру затрепетало белье, небрежно развешенное для просушки в оконных (да, да! в оконных, даже не в иллюминаторных) проемах «лагеря CNEXO», в душах старых моряков забушевал протест. Но чаша еще не была испита до дна. В одно прекрасное утро на подоконнике «фургона» Марселя Бертело появился горшок с геранью на фоне занавесок крестьянского покроя и на палубу проник запах варящегося на портативном нагревательном приборе фрикассе из кроликов. Говорят, что Кольбер[7] перевернулся в могиле.