— Зачем сидеть в кабинете? Гуляй, гуляй, на Богдо-ула ходи. Учи язык. Кабинет подождет. Литературу читай.
— А мне с вами в экспедицию можно? — неожиданно для себя спросил Пушкарев.
— Зачем ехать в Гоби? Здесь хорошо. В Гоби весной ветер, холодно. Успеешь еще. Да и не возьмут тебя.
— Почему?
— Экспедиция комплексная: географы, гидрогеологи, ботаники, есть агроном, есть микробиолог. Геологом я назначен… — Цокто на мгновение замолчал, прищурился, поднял вверх большой палец и важно произнес: — Государственная тайна. Тебе скажу: будем искать в Южной Гоби место для города. Уголь нужен, сланец нужен, вода нужна, стройматериал нужен. Много всего нужно, когда хотят город строить. Тебя не возьмут: нет штатной единицы. Да и Гоби не знаешь.
Пушкарев удрученно молчал.
Конечно, в чем-то Цокто прав. Экспедицию возглавит монгольский ученый Сандаг. В нее войдет и известный советский географ, знаток Монголии, Тимяков. Они оба не раз бывали в Гурбан-Сайхане — районе, куда направляется экспедиция, и даже путем расспросов местных жителей смогут добиться большего, чем Пушкарев со своей геологией.
— А здесь, на наших полках, есть заявки из того района? — еле скрывая обиду, спросил он.
— Должно быть.
— Хорошо бы их сейчас отыскать. Вдруг мы найдем уголь здесь, в кабинете, среди образцов! Тогда вам останется лишь разыскать заявителя… — горячо заговорил Пушкарев, и ощущение тайны снова овладело им.
Мысль, по-видимому, понравилась и Цокто.
— Как я сразу не додумался! — сокрушался он. — Не голова — железный котел!
Дня два Цокто разгребал образцы. Наконец вчера утром, крайне утомленный, он бросил на стол небольшой кожаный мешочек, а вернее, кисет, какие Пушкарев видел у многих монголов.
— Вот, только это! Угля нет.
Пушкарев высыпал на стол содержимое мешочка. Среди других камней вспыхнули в солнечных лучах крупные красные кристаллы. Александр сразу узнал их — гранат пироп, спутник алмаза!
Пытаясь унять дрожь в голосе, он спросил:
— Где в Монголии добывают алмазы?
Цокто изумленно округлил глаза:
— Алмазы?! Я геологию, может быть, и плохо знаю, но зато очень хорошо знаю Монголию: у нас нет и никогда не было алмазов.
— А вам известно, что пироп обычно сопутствует алмазам? Вот вам пироп. Найдите заявителя в Гурбан-Сайхане — и вы, возможно, откроете целое месторождение алмазов! Станете самым известным геологом.
Он следил за выражением лица Цокто, но монгол был спокоен.
— Если их не открыли до сих пор, значит, их нет и никогда не было, — рассудительно сказал он. — А имя заявителя здесь указано: Дамдин. Я даже припоминаю, как эти образцы попали в комитет. Пришел сюда парень, на границу, говорит, служить посылают, а эти вот камешки дед просил передать; вы обещали награждать заявителей — деду табак нужен. Звали парня, кажется, Тумурбатор. Да, да, я его хорошо запомнил. Большой такой, сильный.
— И вы послали табак?
— Конечно. Это же закон, а закон нельзя нарушать. Здесь и сомон[3] и баг[4] указаны, где он живет, этот старик. Я к нему поеду, расспрошу, раз тебе так хочется.
— А где находится этот Гурбан-Сайхан? — спросил Пушкарев.
— В Южной Гоби. Это горный район. Если выйти из Улан-Батора на верблюдах и все время идти, идти на юг, на десятый день пути увидишь восточную оконечность Гобийского Алтая — это и есть Гурбан-Сайхан, Южная Гоби. Всего каких-нибудь шестьсот километров. Дальше — граница с Китаем.
— А кто-нибудь из геологов бывал в тех краях?
— Нет, не бывал. Да и не нужно ее исследовать, Южную Гоби. Ехать далеко, бензина много надо. Людей мало, кто уголь добывать станет? Арат овечку пасет, коней пасет. Зачем ему твой уголь? У нас считается— землю копать грех. Как заставишь арата шахту рыть? Рабочие нужны — нет у нас рабочих и никогда не будет. Откуда им взяться? С неба упадут? Зачем Монголии геология? Хочешь полезные ископаемые искать — ищи возле Улан-Батора. Близко. Тут всё есть. И на севере есть. А Гоби не надо трогать. Я так думаю.
Пушкареву трудно было понять, дурачится Цокто или говорит всерьез. Такой уж характер у него. Этот монгол, лет двадцати пяти, костлявый, с ястребиным лицом и подстриженными ежиком волосами, чем-то был несимпатичен Александру, а чем, он и сам не мог понять. Иногда глаза Цокто казались неподвижными, немигающими, они становились в такие минуты кругло-желтыми, как у птицы. Он словно бы все время исподтишка наблюдал за Пушкаревым, оценивая его по-своему. И это было неприятно. А возможно, Пушкареву только так казалось?