КАРТИНА XXX. «Махая крыльями так быстро, что их не было видно, оно зависло в воздухе, а затем село на «голову» мумии».
Конечная цель моих действий состояла в том, чтобы попытаться продумать отношения между существом, играющим роль гнезда, и летуном. То, как они могли складываться, ставило меня в тупик, и в моём распоряжении была единственная маленькая подсказка – момент, когда летучее существо забралось в оболочку. Когда оно, пятясь, полезло в «головную» полость, я заметил, что его очертания выглядели совпадающими с краями отверстия, словно эти два объекта некогда были одним целым. Это заставило меня предположить, что летун и оболочка были одним и тем же животным, разделившимся на каком-то этапе развития летуна. Я сделал вывод о том, что оболочка оставалась живой благодаря заботе летучего существа, и служила для его защиты от сурового климата. У меня нет никаких доказательств в поддержку этой теории, и поскольку это была единственная особь, которую встретил кто-либо из участников экспедиции, я никогда не буду уверен в правильности ответа. Однако я взял на себя смелость назвать это существо летучим жителем мумии.
Примерно таким образом могло бы выглядеть гнездо-мумия, когда было способно двигаться. «Голова» ещё не отделилась и не стала отдельным летучим существом, которое (согласно моей теории) прячется и кормится внутри высушенной оболочки того, что некогда было нижней частью его тела.
Я возобновил странствия со стадом унтов и оставался с ними в течение нескольких недель, делая заметки и многочисленные карандашные зарисовки. В течение этих недель среди членов Экспедиции начал ходить весьма тревожный слух. По слухам, шпион слил координаты Дарвина IV инопланетному охотничьему картелю. Также поговаривали о том, что некоторые члены экспедиции замечали вдали охотничьи беспилотные аппараты. (Обычно они управляются с находящихся на орбите кораблей, загруженных «спортсменами», которые сидят за пультами управления в мягких креслах и организуют бойню.) Я никогда не замечал ничего такого, что вызвало бы у меня подозрения, но у меня вызывала отвращение сама мысль о соучастии в таких делах.
Стадо подо мной, конечно же, не обращало внимания на эти слухи. Каждые несколько дней, обнаружив местность, богатую кормом – клубнями снежных луковиц, растений с тёмными листьями – унты делали остановку. Эти неглубоко укореняющиеся мясистые растения, произрастающие прямо под верхним слоем почвы, достаточно широко распространены в циркумполярной области. Пользуясь своими бивнями, унты переворачивают целые акры верхнего слоя почвы, чтобы добраться до растений, которые они высасывают досуха при помощи своих длинных трофических трубок.
В конце концов, через несколько недель унты добрались до конечной цели пути – до равнины всего лишь в нескольких километрах от стены ледника. Я не мог заметить никаких отличий этой части тундры от любой другой, однако утомлённые унты выглядели довольными, словно с них спало тяжёлое бремя. Постоянно будучи настороже, следя за появлением полярных гарпуноротов, рапирников и других хищников, они продолжали копать в земле большие ямы, которые, как я (правильно) предположил, станут колыбелью для их молодняка. В эти ямы унты в больших количествах отрыгивали кашицу из снежных луковиц, собранных на поле поблизости. Кашица затвердеет и создаст съедобную и мягкую выстилку гнезда для подвижных детёнышей унтов.
Вскоре воздух наполнился звуками рождения. В течение нескольких дней гул, стоны и вздохи жутким эхом отражались от близлежащего ледника и разносились по голой тундре на многие мили. Место размножения превратилось в шумный детский сад для множества крошечных унтов, пока ещё без бивней. Бдительные родители изменили своё поведение и начали собирать пищу для требующих её детёнышей. Движение и шум не прерывались ни на миг, и я, находясь с самой гуще событий, чувствовал, что наблюдаю поведение, которое не изменилось за сотни веков.
За многие недели своих наблюдений за полярными унтами я заметил, что они без всякого волнения относятся к моему присутствию. Это были одни из самых приятных и мирных недель моего пребывания на Дарвине IV. Чувство одиночества, которое я испытывал без моих жены и ребёнка, скорее притуплялось, нежели обострялось удовольствием от наблюдения за молодыми унтами и их гигантскими родителями, играющими и обнюхивающими друг друга у края ледника. Лишь когда я парил слишком низко над местами размножения, я начинал ощущать, что они были недовольны моей близостью; и пока не случился какой-либо инцидент, который мог бы подвергнуть молодняк опасности, я решил удалиться. Улетая прочь, я оставил звуковые колонки включёнными и слушал, как звуки новой жизни в тундре затихали вдали.
Ледолаз и снегоскок
КАРТИНА XXXI. «Передо мной мелькнули очертания тёмного животного, мчащегося по льду».
Я провёл где-то несколько месяцев, летая вокруг большого северного ледникового щита, которая покрывает северный полюс Дарвина IV. После трагической гибели двух наших учёных и из-за непредсказуемого характера полярной погоды я получил предупреждение (но не запрет) относительно любых попыток исследований, требующих преодоления ледниковых массивов; поэтому я удовольствовался исследованием пространств тундры на равнине Гудзона.
Большая часть моих путешествий происходила во время месяцев полярных сумерек на Дарвине IV. Бесконечный сумрак позволял значительно легче замечать животных, потому что биологические огни живых существ были видны постоянно. Тем не менее, они были не единственным красивым источником света. Часто в вышине над ледниковым массивом мне было видно огромное, блистающее полярное сияние, которое мигало и мерцало, создавая великолепный фон для пиков B14 и B15. Замечательная игра света, отражающегося от ледяной поверхности ледника, казалось, вдыхала в лёд сверкающее подобие жизни.
Монопедалии Дарвина IV – главным образом фильтраторы воздуха. Исключение здесь – это желудкомёт, свирепый хищник, который выбрасывает свой желудок из ротового сфинктера и набрасывает его поверх своей добычи, словно сеть, а затем медленно втягивает его внутрь, переваривая незадачливую жертву, пока она ещё пытается освободиться.
Целыми днями я летел над зарослями низкорослой голубой хлыст-травы и подушками полярной точечницы, которые выглядели так, словно были изображены в технике пуантилизма; ледник постоянно находился по левую руку от меня. Часто я обнаруживал области, исчерченные вдоль и поперёк следами волочения, мало чем отличающимися от тех, какие оставляют обитающие в предгорьях килевые брюхолазы. Размеры следов и отпечатков передних конечностей, однако, не были похожи друг на друга, и я предположил, что это два разных вида.
Однажды рано вечером я разглядывал не предвещающие ничего хорошего просторы поверхности ледника, и вдруг заметил на расстоянии примерно пятидесяти километров ряд крошечных пятнышек. С такого расстояния я не мог точно сказать, были ли это куски льда или живые существа; я подрегулировал кабину ’конуса, чтобы увеличить изображение, но из-за темноты разрешение было плохим. Я пообедал, немного расслабился, а затем добавил оборотов турбовинтовому двигателю. Я хорошо представлял себе опасности, связанные с путешествием по леднику, но рассудил, что не собирался путешествовать слишком далеко.
Я поднялся, чтобы лучше разглядеть стопятидесятиметровый край ледника, поверхность которого, казалось, сияла нагоняющим страх молочно-белым светом. Как и во время своих более ранних облётов, я заметил многочисленные отверстия маленьких тоннелей в ледяном утесе. Они располагались группами, но в их распределении я не мог различить никакого явного принципа.