Такая последовательность действий повторяется раз за разом, пока одно из существ не опустит голову в знак поражения или не атакует. Что бы ни было тем действием, которое запускает угрожающую демонстрацию (конечно, я не стал бы называть это любовью), этого было достаточно для образования брачной пары. Чтобы произошло спаривание, каждый партнер должен выдержать агрессивное позирование своего потенциального партнёра и держать себя на равных с ним. Сражение – это последнее испытание совместимости брачных партнёров у унтов и, полагаю, необходимый элемент сексуальной стимуляции животных. Похоже, бой высвобождает у обоих существ феромоны, которые усиливают потребность в спаривании.
Я наблюдал множество случаев демонстрации угрозы, и результатом многих из них оказывалась несовместимость партнёров. Иногда, если за этим следовала схватка, проигравший зверь оказывался раненым или слишком уставшим, чтобы участвовать в сексуальных отношениях; в таких случаях их бросали там же, где они потерпели поражение. Чаще, однако, двое существ спаривались, зачиная потомство, наследующее их силу и выносливость. Осенний гон продолжался примерно три недели, и в течение этого времени я отметил, что многие особи участвуют, по меньшей мере, в трёх сражениях. В дальнейшем стадо отправилось в места зимовки. Я знал, что детёныши начнут рождаться в середине весны.
Весна в тундре, охватывающей полюс сплошным кольцом – это время пробуждения, когда вода, на долгие месяцы заключённая в слое губчатой почвы над вечной мерзлотой, начинает таять и дарить ей свои животворные качества. Повсюду начинают проявлять признаки жизни низкорослые выносливые тундровые растения. Слабо светящиеся почки в невероятных количествах появляются на тёмной земле, словно ковёр из звёзд. Тающий снег и размягчившаяся земля также освобождают обширные зимующие популяции дисколётов, которые взлетают и тучами кружатся в воздухе. Более крупные представители фауны выглядят активнее, когда окружающая их среда прогревается. Солнечные лучи касаются полярных районов, словно воспоминания о мгновениях нежности, заряжая растения и животных страстью возрождения.
Неистовое стадо унтов подо мной явно было охвачено волнением сезонного возрождения природы, судя по тому, с каким удовольствием и насколько легко гнутся их задубевшие на холоде шкуры и застывшие суставы, а непреодолимая жажда размножения гнала их вперёд по бесплодной тундре. Наполняя воздух своими характерными глухими эхолокационными сигналами, унты брели колонной шириной по десять-двенадцать особей к своим древним местам размножения.
Прошло три дня следования за стадом унтов, и я увидел, что стадо разделилось, чтобы обойти препятствие на своём пути. Со своего пункта наблюдения в ста метрах за животными мне совершенно невозможно было понять, какого рода препятствие это было. Я даже не был уверен в том, было ли это животное, или же какое-то неорганическое образование. Затем я увидел, что его вершина увенчана тусклым жёлтым биологическим огоньком, и это означало, что объект был органического происхождения – или же когда-то был таковым.
Парные ряды ноздрей унтов выполняют различные функции. Передняя пара служит для дыхания, задние – входные отверстия для органов, издающих трубный звук. Язык унта может пробивать лёд, чтобы поедать снежные луковицы, не выкапывая их.
Этот объект оказался морщинистой, спавшейся оболочкой, которая больше напоминала вяленый на солнце овощ, чем животное. Только в данном случае не солнце, а беспощадный полярный ветер привёл это существо в его высушенное состояние.
Странные особенности поверхности стали более заметными, когда я подобрался поближе: извилистые трубки тянулись над морщинистыми складками, окружавшими сфинктероподобные отверстия, и пронизывали их. Причудливая и замысловатая текстура поверхности мало что могла сказать об изначальном облике существа. Более крупные черты строения, вроде спинного кнутовидного придатка и расположенной в передней части объекта конечности, напоминающей ногу, были столь же загадочными.
Я облетел мумию высотой три с половиной метра, пока не занял положение прямо перед её «головой». Непосредственно под тускло горящим биологическим огнём находилось тёмное отверстие. Я посветил в него тонким лучом света прожектора своего ’конуса, и пустота внутри, казалось, подтверждала мысль о том, что это была не больше, чем просто мумифицированная туша животного. Но почему биологический огонь всё ещё светился? Вскоре я получил ответ на этот вопрос.