– Не знаю.
– Тогда какого черта вы во все это дерьмо лезете? Ты сам откуда знаешь, что нужно делать?
– У нас есть инструкции. Программа.
– Весь ваш комитет?
– И этот. И еще многие другие. В других местах. Все это началось несколько лет назад. Мы очень тщательно готовились.
– Зачем все это?
– Пытаемся вас спасти, – сказал он.
– Томас, – говорю. – Тут, конечно, погано. Но я терпеть не могу, когда меня дурят. Пусть даже из каких-то высших целей.
– Никто не пытался тебя обмануть, – сказал он. – Рано или поздно ты все узнала бы. Понимаешь, просто есть критерии, по которым вас всех отбирали. Нужно было соответствовать целому ряду требований.
– Не знаю, что вы собирались с нами сделать. Но я больше не хочу, чтобы со мной что-то делали. Это слишком распространенный процесс...
Мы опять замолчали.
– Ну, хоть откуда они взялись? – опять спрашиваю.
– Не знаю. Во всяком случае, не помню. Должно быть, я никогда их не видел.
– Тогда, – говорю, – они вообще не похожи на людей. Ничем. Иначе не прислали бы вас.
– Тебе-то какая разница? – отвечает. – Ты же сама видишь, что тут делается. Сколько уже лет все это творится?
– Самые неприятности – года два. А до этого еще было как-то...
– И по нашим прогнозам будет еще хуже. По нашим прогнозам – это только начало кризиса. Мы пытаемся спасти хоть кого-то. Хоть что-то.
– И перегоняете всех в одно и то же место под разными предлогами?
– Да. Только у нас несколько таких мест.
– Тебе что, кажется, я вам спасибо за это должна сказать?
– Да нет, – отвечает. – Я-то тут при чем?
– Пропадите вы пропадом...
Опять замолчали.
– Я вам не верю, – говорю. – Не потому даже, что подозреваю в каких-то коварных замыслах... просто не верю. Вы ведь все врете с самого начала!
– Твое право, – сказал он.
– Знаешь, – говорю, – меня по голове шарахнули, и я сейчас немного не в себе. Я склонна полагать, что мне все это мерещится. Поэтому я сейчас тоже посплю немного, а когда будет надо идти, ты меня разбудишь, ладно?
– Ладно. Договорились.
Я подтянула ноги так, чтобы хоть колени прятались под полами куртки, оперлась спиной о холодный камень и задремала. Я решила, что пока буду спать, все это в голове как-то утрясется, и когда проснусь, вообще выяснится, что все это мне приснилось. И то, что они сделали с Геркой, – тоже.
Но когда Томас разбудил меня, ничего в мире не изменилось – только туман поднялся выше, и теперь стали видны поросшие сухой травой и кустарником склоны. На кустах росли какие-то черные ягоды. Я отщипнула одну – она была высохшая, и в ней не было вообще никакого вкуса. Пить хотелось здорово.
– Если сейчас пойдем, – спрашиваю, – когда выйдем к речке?
– Через полчаса. Это небольшая речка. Ручеек.
– Тогда пошли, – говорю.
Игорь, кряхтя, поднялся.
– Нам нельзя задерживаться, – сказала я. – Иначе мы просто свалимся. Второй день ведь ничего не жрем.
– Да я ничего, – устало сказал он. – Пошли.
Теперь мы немного забрали влево и, действительно, вскоре услышали шум воды. Это был неширокий поток – не ручей, не речка, речушка, – но холодный и очень быстрый. Горная вода всегда очень чистая – такая чистая, что в ней никто не живет. Для жизни эта вода слишком правильная, слишком стерильная – без примесей, без грязи и потому – непереносима. Но зато пить ее можно спокойно.
Я вылила из фляги остатки спирта, выполоскала ее и налила воды.
– Нам нужно пересечь эту речку, – сказал Томас, – а вторая будет за перевалом.
– Как ты думаешь? – спрашиваю. – Мы оторвались?
– Они же ходят с той же скоростью, что и мы, – сказал он. – Тут можно только пешком. Разве что у них не один отряд, а несколько, и они ведут переговоры по рации. Тогда они могут известить свои патрули, если они вообще у них есть. А так – чего ради им за нами гнаться? Что мы вообще из себя представляем?
– Думаю, есть одна причина, – говорю.
– Если это какая-то незаконная группа, – говорит Игорь, – а власти округа так уж за ними охотятся, то где их основная база, должно быть, никому не известно. А то бы ее давно уже накрыли. А мы, выходит, знаем, где она.
– Точно.
– Уж наверняка рации у них есть, а может, и другая техника, – продолжал он, – и другие подразделения – тоже. Они вообще здорово хорошо оснащены, сволочи эти... Я посмотрел – все на них крепкое, новенькое...
– Тогда молите Бога, – говорит Томас, – чтобы у них не было вертолетов.
– А если мы пойдем только по ночам?
– Тогда потеряем все, что сейчас нагнали. – Он поднялся. – Пошли. Надо идти.
Туман, к сожалению, разошелся совсем. Небо над головой было сырое, холодное, но высокое, чистое небо. По серому фону ползли две тучки с рваными краями.
– Томас, – говорю, – нам надо где-нибудь раздобыть поесть. Мы ведь загнемся.
– Во-первых, я не хочу стрелять, – сказал он, – тут все очень далеко слышно. Во-вторых, не хочу разводить костер...
– Ты прав, – согласилась я, – это очень опасно. Но если ты хочешь, чтобы мы и дальше шли хотя бы такими темпами, все равно придется что-нибудь придумать.
– За перевалом есть какие-то деревни. Там можно что-то стащить, на худой конец.
– Так то за перевалом...
До этого я не чувствовала голода просто потому, что не до того было. А теперь у меня начали трястись руки.
– Хорошо. – Томас резко повернулся ко мне. – От меня-то ты чего хочешь? Предположим, я готов подстрелить все, что движется. Ну как, движется что-нибудь?
– Пока нет. – Я устала. Я просто устала.
И мы побрели дальше. Для того чтобы пересечь проклятую воду, пришлось стащить ботинки и закатать штаны – она была холодная, как смерть. На дне перекатывались острые камни – первые два шага я их еще чувствовала, а потом ступни онемели от холода.
Вся переправа заняла минут десять, но отняла много не столько сил, сколько тепла, которое нечем было возместить. Подъем становился все круче, это не было настоящим восхождением, потому что скалолазанье предполагает все-таки большую степень опасности. А тут нужно было опасаться подвернуть или сломать ногу – ну и все. Тут я кое-что вспомнила, догнала Томаса, который шел в нескольких шагах впереди, и спросила:
– А кстати, что с Кристиной? На самом деле?
– Да ничего, – ответил он. – Там с автоколонной ехал кое-кто из наших. Она уже, скорее всего, дома.