– Ты как? – спросил Томас. Он неслышно подошел и устроился на ступеньке повыше.
– Ничего, – не поворачивая головы, ответила я.
– Мне кажется, целых суток отдыха вполне достаточно. Завтра на рассвете выезжаем.
– Куда?
– Домой.
– Сами? Я имею в виду – нас просто отпустят и все?
– Зачем же им нас держать? Они за это время успели запросить на нас данные. Все подтвердилось.
– А... что с остальными заложниками, неизвестно?
– Их больше нет, – ответил он неохотно.
– Что же они... собираются вот так все и оставить?
– Нет. Теперь, когда им известно, где расположена база, думаю, они выбьют террористов оттуда. Если те не оставили ее и не перебрались куда-то еще. Но это уже нас не касается. Они сами разберутся.
– За наш счет, – сказала я горько. – Они всегда разбираются за наш счет.
Он не ответил. А мне стало неловко за свое нытье. Какого черта я жалуюсь? И тут мне плохо, и туда с ним я идти отказалась. Почему? Испугалась чего-то неведомого, к чему придется, ломая себя, приспосабливаться? Или того, что мне пытаются навязать какую-то стратегию поведения помимо моей воли? Так ведь тут меня тоже никто не о чем не спрашивает! Просто потому, что уже так заезжена, что не могу себе представить, что может быть иная жизнь, иной выход? Мне тут никогда не нравилось, это верно – всегда было не по себе, как это бывает с людьми моего склада, которые ждут от жизни чего-то чудесного, захватывающего и очень удивляются, когда она подсовывает им горечь, усталость и тоску, которые, собственно, и есть жизнь... и еще немножко надежды.
– Не жалеешь? – спрашиваю.
– О чем? – удивился Томас.
– Что не попадешь из-за нас, куда хотел?
Он лениво усмехнулся.
– Чего ради? Мне-то все равно пришлось бы вернуться. Там мне делать пока нечего. Хотя... знаешь, теперь я думаю, с самого начала задумано все было неправильно.
– А как правильно?
– Понятия не имею, – ответил он сердито.
Потом, не поднимая головы, сказал:
– Эй, ты чего там ходишь?
Я поглядела наверх. Это он Игоря окликнул. Тот, оказывается, все это время бродил где-то неподалеку вдоль низенького обрыва над времянкой. На голос он обернулся и довольно ловко съехал вниз по склону.
– Да так, – ответил он сухо. Он вообще в последнее время держался очень холодно. – Размяться решил.
– Не находился еще, – вяло отозвалась я.
Он вздохнул, подошел к крыльцу, но садиться не стал. Ходил взад-вперед по площадке перед вагончиком. Потом, на ходу, сказал:
– Долго вы тут сидеть собираетесь?
– Да нет, – говорю, – сыро.
– Да я не о том,– ответил он раздраженно. – Вы что, решили тут окопаться? Строить светлое будущее?
– Томас говорит, нам можно ехать. Хоть сейчас.
Он помялся. Что он, в самом деле? Чертил что-то по гравию носком своего разбитого ботинка, потом поднял голову. У него был совсем другой взгляд... жесткий. Я его вообще когда-нибудь знала, этого человека?
– Сколько, ты говорил, туда ехать?
– Отсюда? Ну, часа четыре, наверное, – отозвался Томас, – Может, немного меньше.
– Подбросишь меня.
Я тоже встала. Просто стояла, смотрела на него...
– Игорь, – говорю наконец, – может, не надо?
– Ты боишься, – отвечает, – так это твое дело. А я насмотрелся тут. Хватит.
– Что ж, – говорит Томас, – наконец-то у вас появилась возможность выбирать. А это уже кое-что.
Я искоса поглядела на него и увидела, что он улыбается. У него была хорошая улыбка – беззащитная какая-то.
– Добился своего, – говорю.
Он только пожал плечами. И правда, при чем тут он...
– Ладно, – говорит, – раз так, поехали. А то я могу и передумать. Вы оба у меня уже вот где...
Это был просто еще один пост на дороге, стеклянная будка на обочине стояла пустая, но там был и патрульный – он стоял под дождем, неподвижный, темный, и я никак не могла рассмотреть его лица, потому что водяная пыль летела мне в глаза. Смеркалось, но у пропускного пункта было темно, никаких придорожных огней, никаких ориентиров, и только фары нашей машины выхватывали из клубящейся мглы сплошные нити льющейся с небес воды, да еще знак «проезд запрещен», новенький, выкрашенный флюоресцентной краской. И, когда глаза мои привыкли к этой темноте, я поняла, что темно только здесь, на въезде в город, потому что там, дальше, низкие тучи были подсвечены мягким ровным огнем, сплошным огнем, нежным светом, льющимся откуда-то снизу, с земли.
– Когда же наш мир рухнул? – говорю. – Когда же его у нас отняли? Мы и не заметили.
– А если бы и заметили? – возразил Томас. – Что бы вы могли сделать? Что вы вообще сами можете сделать?
– Вы же не дали нам такой возможности, – говорю. – Может быть, со временем, когда-нибудь... А теперь уже поздно, наверное. Теперь все уже слишком намешано. Придется нам теперь и с вами учиться ладить как-то. А то нам своих забот было мало.
Дождь был не по-весеннему холодный, и дорога блестела в свете фар и отражала зарево, пылающее за шлагбаумом, и капли дождя на капоте дрожали и переливались, и маячила за водяной завесой черная фигура часового.
– А там что? – спрашивает Игорь. – Там, в городе?
– Люди, – говорит Томас. – Тебе они понравятся. Отовсюду, из разных мест. И ваши земляки – тоже. Кто-то уже там, а кто-то доберется чуть позже. Так что ты увидишь своих знакомых.
– А остальные? Так я и не буду знать, кто человек, а кто нет?
– А зачем тебе?
– Ну... – говорит он, – не знаю.
– Разберешься со временем, – говорит Томас. – Ну что? Пока?
– А мы еще увидимся?
– Надеюсь, да, – говорит Томас. – Мало ли как оно дальше обернется. Да и я рад буду с тобой повидаться, хоть ты и пистолетом в меня тыкал. Давай, поторапливайся. Надоело под дождем болтаться.
Игорь поднял воротник чужой шинели, шагнул прочь, обернулся ко мне.
– Может, – говорит, – все еще обойдется.
Шлагбаум поднялся, пропустил его, опустился. Дождь припустил еще сильнее, он плясал на мокром асфальте, и отражение мерцающего зарева разбивалось на тысячу осколков.
Томас обернулся ко мне.
– Ладно, – говорит, – как знать? Может, действительно все обойдется. Ну что, поехали домой?
И мы поехали домой.