Хотелось бы начать плавание и выйти из Аравийского залива до начала зимних дождей; стало быть, индейцам следовало приступить к работе возможно скорее после просушки срезанного в августе камыша. Но в сентябре в болотном краю еще стоит сильная жара, а индейцы племени аймара привыкли к прохладному разреженному воздуху, живя на своем озере на высоте 3,5 тысячи метров, в окружении снежных вершин. Столь резкая перемена климата могла оказаться пагубной. Надо было повременить с их приездом, пока не спадет зной, к тому же позаботиться о постепенной акклиматизации. Вот как мы поступили: с голого островка на озере Титикака переводчик проводил индейцев в боливийские дождевые леса в истоках Амазонки, там они две недели отдыхали, привыкая к теплому воздуху, после чего вместе с моим мексиканским другом Германом Карраско, будущим участником экспедиции, вылетели из Ла-Паса в Багдад.
Министерство информации Ирака любезно предложило установить кондиционер в предназначенном для них номере на втором этаже гостиницы. С окна на первом этаже сняли аппарат, похожий на клетку для канарейки, и перенесли наверх. И начались мои мытарства. Целыми днями кондиционер висел, не подавая никаких признаков жизни, словно и впрямь речь шла о заброшенной клетке, потом вдруг принимался рычать, как будто в нем поселились лютые тигры, или же рокотал и дергался, точно вертолет, тщетно пытающийся оторваться от земли. Наконец, в тот самый день, когда прибыли индейцы, случилось чудо: из страховидного ящика в пустую комнату вырвался леденящий ветер.
К этому времени тихий приют на берегу реки успел превратиться если не в сумасшедший дом, то, во всяком случае, в нечто вроде перенаселенного морского курорта. Первыми в гостиницу ввалилась обвешанная со всех сторон камерами и треногами пятерка арабов-телевизионщиков из Багдада, которые тотчас принялись целиться в нас своими объективами из-за каждого угла. Их устраивал только номер Шакера, и он перешел в комнату к директору и инженеру. Не успели они разобрать свои вещи, как другая пятерка, операторы Би-би-си, оккупировала вестибюль и заставила все лестницы и коридоры несметным количеством ящиков, сумок и жестяных коробок, пока их арабские коллеги не согласились любезно освободить бывший номер Шакера и занять комнату на втором этаже рядом с «вертолетной базой», забронированной мной для индейцев. Следующим прибыл учтивый, безупречно владеющий английским языком, тихий молодой араб — Рашад Назир Салим, студент-искусствовед из Багдада. По рекомендации Норвежского консульства он должен был представлять Ирак в составе моей команды. На первый взгляд столь утонченная натура не очень-то подходила для опасного морского предприятия, но я все же вселил Рашада к Эйч Пи. Дальше один за другим стали появляться какие-то потные, усталые субъекты, мечтающие о холодном пиве, ванне и кровати после семичасовой тряски на багдадском такси под палящим солнцем. Немецкий журналист. Фоторепортер из США. Газетчик из Багдада. Шведский журналист. Два норвежских репортера. Еще один немец. Потом я сбился со счета. Кроткий директор гостиницы всех привечал и несколько человек разместил в кладовой на матрацах между горами постельного белья, которое грозило обрушиться на постояльцев от громкого храпа.
Казалось, стены гостиницы «Сады Эдема» оттопыриваются от напора изнутри, а ведь еще не приехали главные действующие лица. Кроме индейцев из Южной Америки ожидались трое индийских кормчих из Бомбея, не говоря уже о членах экспедиции, уроженцах Азии, Европы и Америки. В отчаянии я связался по телефону с Багдадом; из министерства ответили, что страна по-прежнему закрыта для туристов и журналистов, однако власти, верные своему слову, впускают всякого, кто ссылается на меня. Мне пообещали впредь руководствоваться составленным мною списком, но предупредили, что из Багдада уже едут в Эль-Курну еще репортеры...
Было условлено, что через знойную равнину индейцев провезут к нам ночью. В жаркий полдень перед битком набитой гостиницей остановилась многоместная легковая машина, из которой выбралась пятерка коренастых коротышей в тяжелых шерстяных пончо и вязаных шапочках с наушниками. Они молча обняли меня — так у аймара принято приветствовать вождей, и так они в Осло обнимали норвежского короля, — поздоровались с остальными за руку и поднялись следом за мной на второй этаж. Каждый нес в руке маленькую сумку, и я знал, что в сумке лежит озерный голыш и деревянный крючок: единственный инструмент, которым они пользовались, работая с камышом и веревками. Войдя в номер, вся пятерка замерла перед благодатным ящиком, рычавшим голосом белого медведя. Пока они наслаждались прохладой, я рассматривал сияющие радостной улыбкой знакомые лица. Паулино Эстебан и братья Хуан, Хосе и Деметрио Лимачи — индейцы племени аймара с острова Сурики на Титикаке; пятым был их боливийский переводчик Луис Себальос Миранда, сотрудник Музея Тиауанако в Ла-Пасе.