— Немного. Он очень полный, носит большие усы, его ногти скорее похожи на когти и он курит табак марки Каутабак.
Бёрк посмотрел на Грегори Хэйра, невысокого и мускулистого, с белыми волосами и широким решительным лицом.
— Ага, — сказал он. — Вы согласны, мистер Хэйр?
— Совершенно согласен, мистер Бёрк, — ответил Хэйр. — Ага.
— Вы что-нибудь знаете о нем? — спросил Бёртон.
— Да, — ответил Бёрк. — Я считаю, что этого немца зовут не Отто Штайнрюк. Почти наверняка это фальшивое имя. Под ваше описание подходит печально знаменитый прусский шпион по имени граф Фердинанд фон Цеппелин. Если вы помните, именно он в прошлом году помог Ричарду Спрюсу и его коллегам-евгеникам убежать из страны. Очень опасный человек, капитан.
Бёртон кивнул.
— И, похоже, он очень не хочет, чтобы я летел в Африку. И, я уверен, он все еще работает со Спрюсом.
— Почему?
— Изо рта мертвеца росло омерзительно выглядевшее растение.
— Хмм. Очень интересно. — Бёрк вынул из кармана записную книжку и что-то написал в ней.
Пальмерстон открыл табакерку, вынул оттуда понюшку коричневого порошка, высыпал ее на обратную сторону правой ладони и поднес к носу. Он вдохнул его и в тот же миг его глаза расширились.
Бёртону пришло в голову, что от лечения евгеников лицо премьер-министра так натянулось, что глаза стали казаться восточными.
— Сложное положение, — пробормотал Пальмерстон. — Необходимо сделать множество ходов, капитан, ходов, которые изменят мир, и вы в самой гуще событий.
— Как так?
— Завтра вечером я сделаю официальное заявление в парламенте. Вас уже не будет в стране, так что я приехал именно для того, чтобы сообщить вам эту новость. Извините меня...
Пальмерстон отвернулся и поразительно громко чихнул. Потом повернулся обратно, и Бёртон заметил сотни глубоких морщинок вокруг его глаз и носа. Спустя несколько мгновений кожа разгладилась и они исчезли.
— Что за новость? — спросил Бёртон.
— Линкольн сдался. Америка наша.
Нижняя челюсть Бёртона отвисла. Он откинулся на спинку кресла, не в силах сказать ни слова.
— Не так давно, — продолжал Пальмерстон, — я говорил вам, что, если это произойдет, я потребую от Конфедерации полностью запретить рабство, как плату за нашу роль в их победе. Я по-прежнему собираюсь так и поступить. Но не сейчас.
Бёртон сумел собраться и выдавить из себя.
— Почему?
— Из-за Blut und Eisen.
— Кровь и железо?
— Три месяца назад, когда вы занимались делом Тичборна, а наши перебежчики-евгеники дезертировали в Пруссию, канцлер Бисмарк выступил с речью, в которой объявил о своих намерениях увеличить военные затраты и объединить все немецкие территории. Он сказал — и, поверьте мне, я могу процитировать его слова дословно, потому что они выжжены в моей памяти: «Положение Пруссии в Германии определяется не либерализмом, а ее силой. Пруссия должна сосредоточить всю свою мощь и дождаться выгодного момента, который приходил и уходил уже несколько раз. Начиная с Венского конгресса у нас нет достойных границ для здорового политического организма. Важнейшие вопросы современности должны быть решены не речами и решениями большинства — это и была величайшая ошибка 1848 и 1849 годов — но железом и кровью».
— Я читал отчет об этой речи в газетах, — сказал Бёртон. — Он собирается начать войну?
Пальмерстон сжал кулак.
— Вне всяких сомнений. Первый крикливый ход к мировой войне, предсказанной графиней Сабиной. Бисмарк пытается создать Германскую Империю, соперницу нашей. Однако Империя требует ресурсов, капитан Бёртон, а в мире остался только один по-настоящему большой нетронутый ресурс — Африка.
— И вы подозреваете, что Бисмарк пытается захватить там плацдарм?
— Я почти уверен, что он хочет захватить ее и выкачать все, что возможно.
— Но как это связано с американскими рабами?
— Если объединенная Германия захочет присоединить к себе Африку и начнется война, нам понадобится почти безграничный источник невозобновимой рабочей силы.
— Невозобновимой?
— Я верю, что так лучше говорить, чем «пушечное мясо».
У королевского агента кровь застыла в венах.
— Вы же не собираетесь... — начал он.
Пальмерстон прервал его.
— Мы собираемся сражаться, и нам потребуется все находящиеся в нашем распоряжении силы.
— Вы имеете в виду американских рабов?
— Да. Чуть более четырех миллионов человек, хотя я включил в их число женщин.