— Я тебе не образчик! Я тебе не механизм! — готова взорваться Ангел.
— Прямо не верится, что мне привалило счастье покопаться в объекте номер одиннадцать! — это вступает новый голос. Но песню поет ту же. — Четыре года я ждал этого часа. Ведь какой интеллект интересный! Я четыре года предвкушал, как вскрою вот эту черепную коробку и возьму образцы мозговых тканей!
Всем телом Ангел чувствовала их ненасытное удовольствие. Все, что было у нее не как у нормальных людей, все их восхищало и возбуждало в них жадный интерес. Их длинные заумные слова складывались в одно простое предложение: Ангел это эксперимент. Для белохалатников она была просто опытным образцом или лабораторным оборудованием. Ни больше ни меньше. Неодушевленный предмет, образчик, механизм.
Кто-то вводит ей в рот гибкую пластиковую трубку — вода. Ее мучает жажда, точно она ела горячий песок, и она быстро и жадно пьет.
«Надо подумать, как отсюда выбираться», — пытается напомнить она себе, но мысли с трудом связываются в хоть сколько-нибудь связную цепочку.
Ее поднимают за шкирку, но сил сопротивляться у нее нет. Кто-то открывает дверцу ее собачьей конуры и с размаху бросает ее на пол. Над ней снова повисает коричневая пластиковая крышка. Как ее бросили, так она и лежит, без движения, почти без дыхания. Но лежать — уже облегчение. Надо поспать немножко, а потом посмотреть, можно ли отсюда сбежать.
Чуть приоткрыв глаза, она замечает на себе взгляд чешуйчатого мальчика. Его соконурника рядом нет. Беднягу увели-таки утром. И до сих пор не вернули. Скорее всего, уже больше совсем никогда не вернут.
«Не дамся… я им… не… дамся… я… буду бороться… вот только посплю…»
Да что ж это с кроватью моей стало. Была кровать как кровать, а тут вдруг сплошные колдобины. Я раздраженно пнула кулаком каменную подушку — и тут же утонула в пыльном облаке. Апчхи! Апчхи — пыль стоит в носу — не прочихаешь, и застилает плотной завесой глаза.
В пыли, как в дыму. Где я? Кто тут? Сослепу шарю вокруг себя руками. Какая-то шершавая диванная обивка. Какая-то не то ручка, не то ножка. Пытаюсь на нее опереться. Мимо! Потеряв равновесие, с треском лечу на пол — хрясь!
Черт возьми! Опять бедному моему телу страдать. Зато начинаю приходить в себя. То ли с пола совсем другой ракурс, то ли темнота кромешная, но местечко какое-то непрезентабельное. Так-так-так! Халупа какая-то… И как нас сюда занесло?
Наконец, окончательно проснувшись, вскакиваю на ноги и внимательно оглядываю нашу хибару для любителей горнолыжного спорта. Никаких поводов для беспокойства! Кроме разве того, что Клык, Надж и я проспали все на свете, потеряв кучу драгоценного времени.
Боже мой! Боже мой. Надж дрыхнет в кресле, перекинув ноги через подлокотник.
— Надж, Надж, вставай скорей! Сколько можно храпеть!
Поворачиваюсь растолкать Клыка, но он уже и сам спускает ноги с дивана и спросонья трясет головой:
— Который сейчас час?
— Почти утро, мы здесь чуть не сутки проспали!
Клык, не теряя времени, уже очищает кухонные шкафы. Нашел в кладовке древний, заляпанный чем-то рюкзак и методично бросает в него банки консервированного тунца, пакетики крекеров, мешочки сухофруктов.
— Че тут у нас происходит? — сонно трет глаза Надж.
— Продрыхли мы тут до седьмого пришествия, — я сердито пытаюсь рывком поставить ее на ноги. — Давай-давай! Нам пора!..
Встав на четвереньки, выгребаю из-под дивана наши ботинки.
— Клык, ты не унесешь все это добро. Банки весят целую тонну. Как ты с ними взлетишь?
Клык только плечами пожал и закинул рюкзак на спину. Вот упрямый баран. Молча шагнул к окну и легкой тенью выскользнул прочь.
Я по-прежнему кочевряжусь с Надж. Втискиваю в ботинки ее опухшие ноги, растираю ей спину. Она всегда просыпается долго и трудно, и я стараюсь побыстрее разбудить ее всеми доступными мне средствами.
— Шевелись, шевелись, шевелись! Сколько можно ворон считать!
Практически выкидываю Надж через окно, кубарем сама выскакиваю наружу и как могу плотно прикрываю ставни.
Короткий разгон по проселочной дороге, и, резко оттолкнувшись от земли, мы взмываем вверх, подхваченные воздушным потоком.
Проспали!
Прости меня, мой Ангел, прости, голубка моя!
Чуть только мы поднимаемся над вершинами деревьев, настроение улучшается, даже не взирая на неизбежный рассвет.
И все-таки… Только такая идиотка, как я, могла заснуть посреди спасательной операции!
Ангел там на нас надеется, а мы тут прохлаждались. Сердце у меня защемило. Заныло от горя. Паника лихорадочно бьется в крыльях.