Надж и я отправились в местный магазинчик и притаранили три огромных пакета с продуктами.
Наше убежище на верхотуре изрядно продувает, но зато здесь нас никто не увидит и никто не достанет. Здесь мы в безопасности. Посмотрели на закат и наконец спокойно поели. Голова болит, но терпеть можно. Ангел зевнула:
— Я устала, давайте спать.
Хорошо, что этот длинный и тяжелый день кончился. Мы построили нашу всегдашнюю пирамиду, и знакомый жест нашего единства и нашего родства успокоил мне сердце.
Вместе с Газманом я расчистила строительные дебри, а Клык и Игги натаскали изоляционных щитов. Получилось отличное укрытие от ветра. Через десять минут вся стая уже спала в нашем уютном логове.
А мне глаз не сомкнуть. Меня одолевают вопросы.
Как же это получается, что ирейзеры с такой легкостью нас выслеживают? Куда мы, туда и они, как нитка за иголкой. Пристально смотрю на свое запястье, будто от моего взгляда сидящий во мне чип сам собой выползет наружу. Получается, что хочу я того или нет, я сама и есть наводчик. И поделать с этим ничего нельзя, разве что бросить стаю и действовать в одиночку.
И потом, почему ирейзеры преследуют нас, но никак не могут прикончить? Что им мешает? Почему Ари остановил их сегодня?
И что, в конце концов, происходит с Ангелом? Ее телепатическая сила растет не по дням, а по часам. Чем-то это кончится. Я чуть не застонала, представив себе, как она настойчиво требует подарков на день рождения, сладости перед обедом или дурацкие новомодные шмотки.
Макс, перестань себя накручивать, — прорезался в голове мой внутренний Голос.
Сколько лет, сколько зим!
Пустое беспокойство ни к чему не приводит. Ты не можешь контролировать происходящие в Ангеле процессы. Ты МОЖЕШЬ спасти мир, но единственное существо, которое подвластно твоему контролю, — это только ты сама. Ложись спать, Макс. Настало время тебе учиться.
— Учиться чему? — попыталась было я спросить, но внезапно провалилась в сон и беспамятство, словно кто-то щелкнул выключателем.
На следующее утро я едва успеваю открыть глаза, а мне в постель уже подан завтрак… с кучей газет.
— Ништяк, — восхищению моему нет предела.
— Тебя было недобудиться, вот мы и сгоняли вниз за кофе и булочками, — непроницаемым голосом сообщает Клык.
Ничего не подозревая, с наслаждением откусываю кусок плюшки, но тут замечаю висящее в воздухе напряжение:
— Что случилось?
Кивком головы Клык указывает мне на кучу газет.
— Я думала, вы их ради комиксов купили.
Пододвигаю газеты к себе поближе.
До сих пор наша стратегия спасения и выживания основывалась на полной неприметности. Слиться с толпой, быть как все, не высовываться. Похоже, что огромные газетные заголовки на первой полосе «Нью-Йорк Пост» подорвали эту стратегию на корню. Здоровенные пахнущие свежей типографской краской буквы на весь белый свет трубят: «Чудо или Мираж?»; «Сверхчеловеческие способности или продукты генной инженерии?». Как насчет стратегии неприметности, дорогой читатель?
Клык разложил передо мной четыре газеты — мутные фотки нас, кружащих под потолком Садовой Таверны, украшают первые страницы всех четырех.
— Я их на стойке перед магазином сразу приметил, — объясняет Клык и мирно прихлебывает апельсиновый сок. — Кажись, теперь придется на время затихориться.
— Спасибо, просветил, приятель. — Раздражению моему нет предела. Только за что я на него злюсь? Нечего на зеркало пенять, коли рожа у самой крива!
Пролистываю «Нью-Йорк Таймс». Подпись под нашей фотографией гласит: «Никто пока не заявил авторство на самый необычайный цирковой трюк года».
Тяжело вздохнув, снова принимаюсь за булочку. Короче, неприметности нашей пришел конец. Слиться с толпой нам теперь так же невозможно, как если бы от нас исходило сияние. Сдается мне, на планах разыскать Институт тоже можно поставить точку. По крайней мере, временно.
От расстройства и досады я готова вопить благим матом.
— Можно загримироваться… — робко предлагает Газман, и Ангел с энтузиазмом подхватывает:
— Ага, давайте! Парики всякие, носы, усы…
Глядя на них, невозможно удержать улыбку.
В тот день нам снова пришлось выползти за едой. Шесть пар маскарадных париков, очков, усов и бород, к несчастью, не материализовались. Пришлось идти как есть и явить миру свои засвеченные лица.