– Да, вот еще что! Купите погремушку! Из головы вылетела погремушка.
– Нет! – закричала Ирочка. – Я позову милицию! Это сумасшедший, и его надо изолировать!
Ирочка кинулась к телефону, но ее уговорили пока не устраивать скандала. Варвара Игнатьевна считала, что самое большее через два часа ее сын выбросит белый флаг. Онуфрий Степанович думал, что мужчина способен на более длительное испытание, но все же рассчитывал на капитуляцию к утру.
Ирочка сдалась. Все ушли на кухню пить чай. В это время еще никто не относился к выходке Геннадия Онуфриевича серьезно. Во всем обвиняли дружков.
– Это наверняка все Нуклиев затеял, – говорила Ирочка, вытирая слезы. – Великого ученого из себя строит. Ишь, чего додумались – идеального человека растить… Родил бы своего да и издевался над ним сколько влезет. Так нет… Нашли лопуха… Заморочили мозги… А я-то дура! Я дура! Пошла на поводу! Ну уж нет, теперь, коль родила, я его ни под какие эксперименты не отдам Еще сделают из него шизика какого-нибудь, мучайся тогда всю жизнь!
– Блажь… пройдет, – успокаивала свекровь невестку. – Никакой мужик долго с ребенком не просидит. Вот увидишь – плюнет на все… Не видать им этого… идеального человека. Нужен он… Нам озорника надо… Парень озорником должен быть…
– Точно… Нам какого попроще, – поддержал Онуфрий Степанович. – Идеальный гнуть дуги не станет. И у лошадей побоится запачкаться… Нам деревенский нужен…
– Вы уж и к лошадям его пристроили, – надула губки Ирочка. – Он у меня в балете танцевать станет.
– Ну там видно будет, – рассудила бабушка.
Через два часа Геннадий Онуфриевич не капитулировал. Не было заметно даже никаких признаков. Семья по очереди приникала ухом к замочной скважине, но из спальни не доносилось ни ожидаемых проклятий и стонов отца, ни нервных воплей Шурика.
Ребенок вел себя спокойно. Слышались лишь бормотания Геннадия Онуфриевича на английском языке. Очевидно, он уже погрузил Шурика по уши в свою вакуумную ванну.
– Я знаю, почему он не кричит, – высказала Варвара Игнатьевна предположение. – Бедняга удивляется. Родился в русской семье, а над ним лопочут по-иноземному.
– Закричит еще, – успокоил Онуфрий Степанович. – Он просто думает, что мать на собрании или еще где.
– Ну пусть откроет, – прошептала Ирочка. – Я об эту ученую голову всю рейсшину расщеплю.
Пришли из школы девочки. Первой ворвалась в квартиру старшая Вера.
– Ну, где он? Показывайте скорей! В спальне? А почему дверь закрыта? Что случилось, козероги? Вы почему такие мрачные? Он что, заболел?
– Там… с ним… отец, – сказала Варвара Игнатьевна. – А ты иди, Вера, занимайся.
– Как это «занимайся»? – закричала девушка. – Разве можно заниматься в такой день? Сегодня ведь праздник! Родился на земле новый человек! Мир входящему! Я объявляю День нового человека! Торт, шампанское, танцы! Сейчас ко мне придут друзья! Козероги, за дело! Старый козерог – в магазин, козерозица – за торт! Почему молчите? Что там делает отец?
Вера зашвырнула в угол портфель и толкнулась в дверь спальни.
– Странно… закрыто. Папа, ты там? Открой, я посмотрю на маленького!
– Нечего глазеть! – донеслось из спальни. – Займись делом.
– Что?! В такой день! Открой, козерог несчастный!
Старшая дочь стала бить кулаками в дверь. Ответом ей было молчание.
– Оставь его, – сказала Ирочка. – Твой отец проводит с новорожденным эксперимент.
– Экс-пе-ри-мент? – поразилась Верочка. – Над живым ребенком? Он что – сошел с ума?
– Растит идеального человека.
– Идеального человека? Зачем он нужен? Это же будет страшная скука! – Верочка рассмеялась. – Наверно, он поддал на радостях, да? Вот чудик – не пускает посмотреть на брата. Слышишь, козерог, дай посмотреть на брата!
– Займись делом, а то задницу надеру! – опять глухо донеслось из спальни.
– Ясное дело – нализался. – Вера быстро переоделась. – Ладно, перенесем праздник на завтра. Козероги, я пошла в кино. Вернусь поздно.
– А уроки? – спросила Ирочка машинально.
– Я их выучила в троллейбусе.
Затем явилась Катя. Она, как всегда, мрачно прямо с порога проследовала к телевизору.
– У тебя брат родился, – сказала ей бабушка. – Сходила бы посмотрела. Он в спальне. – Это была маленькая хитрость – Варвара Игнатьевна надеялась, что отец разрешит младшей войти в спальню.
– Ну и что? Пусть родился, – проворчала Катька.
– Стыдись. Что плетешь?
– А мне до фени.
– Катька!
– Господи, надоели вы мне все, – проворчала младшая, но все же подошла к двери в спальню, толкнула.
– Здесь закрыто.
– Там папа, попроси его открыть.
– Эй, слышишь! Открой! – крикнула «баламутка». – Дай на этого уродца посмотреть! Небось голова как тыква!
– Займись делом! – донеслось опять из-за двери.
– Пожалуйста, – младшая Красина пожала плечами. – Мне он сто лет до фени! Идите, козероги, куда-нибудь еще, я тут телек буду смотреть. Сейчас мультики пойдут.
– А уроки? – опять по привычке опросила Ирочка.
– Я их на перемене выучила.
Не сдался Геннадий Онуфриевич и к вечеру. Шурик немного покричал, отец гаркнул что-то по-английски, и ребенок испуганно умолк. Потом послышались какой-то скрежет, шлепанье мокрым по сухому, и опять воцарилась тишина. Ирочка побледнела.
– Может, он его задушил и теперь заметает следы? – высказала она жуткую мысль.
Молодую мать пристыдили. Тут Онуфрий Степанович случайно глянул в окно и заметил на заснеженном асфальте какое-то распростертое тело. Дед охнул.
– Там… – прошептал он, показывая на окно.
Все кинулись к окну.
– Пеленка! – воскликнула Ирочка. – Вот дурак! Он выбрасывает пеленки!
Она подбежала к двери и стукнула кулаком:
– Прекрати выбрасывать пеленки! Складывай их в угол!
– Утку! – раздалось глухо из спальни. – Тогда прекращу!
– Хорошо. Получишь утку. Открой дверь.
– Ну уж нет! Я не такой наивный дурак. Поставьте утку у двери, а сами выйдите из комнаты.
– Ты уже совсем… – начала Ирочка, но Варвара Игнатьевна зажала ей рот и стала шептать что-то на ухо. Лицо молодой матери посветлело.
– Согласны! – громко ответила она.
В комнате решили оставить засаду. Именно эта коварная мысль пришла на ум Варваре Игнатьевне.
В засаде остался Онуфрий Степанович. Он должен был спрятаться за шкаф, а когда дверь приоткроется, рвануть ее на себя. Пока будет идти борьба, на помощь из другой комнаты подоспеют женщины.
– Попадется, как мышка в мышеловку, – заранее торжествовала Варвара Игнатьевна.
Но сын оказался достойным своей матери.
– Идите все на кухню и кричите оттуда по очереди, – приказал он, когда утку установили возле двери.
Этого никто не ожидал.
– Как тебе не стыдно, – попробовала было усовестить сына мать, но тот был непреклонен.
– Я не могу рисковать, – донесся упрямый голос ученого. – Как говорится, доверяй, но проверяй.
И всем ничего не оставалось делать, как ретироваться на кухню и кричать оттуда, словно солдатам на перекличке:
– Я!
– Я!
– Я!
Вскоре в спальне начался громкий плач, который постепенно, несмотря на грозные английские окрики, перешел в захлебывающийся крик.
– Он уморит его голодом! – заплакала Ирочка: – Он запихивает ему детскую смесь.
Наверно, это было действительно так, потому что сквозь английские иногда прорывались русские слова:
– Пей! Она совсем как настоящая!
Сердце бедной матери не выдержало. Она подбежала к дверям в спальню и забарабанила кулаками:
– Эй, слышишь! Ученый мерзкий! Пусти нас! Мы согласны на все твои условия! Говори, что нам делать!
Послышались шаги. Потом в щель под дверью просунулся листок бумаги. Ирочка торопливо схватила его. На листке было напечатано на машинке – даже это, дьявол, предусмотрел – следующее:
ДЕКЛАРАЦИЯ
Я, нижеподписавшийся, торжественно клянусь:
1. Зная, что опыт ведется на английском языке, я никогда, ни при каких обстоятельствах, вплоть до особого на то разрешения, не буду разговаривать в присутствии ребенка по-русски, а также на любом другом иностранном языке или языке народов СССР. 2. Ввиду того что имя Шурик трудно для английского произношения, я даю слово впредь именовать новорожденного до исполнения ему семи лет Смитом.