Разумеется, пересказ у Клодия получился весьма кратким, но очень ёмким, чтобы бабушка поверила.
— Он, правда, может так сделать? — спросил молодой человек.
— Ты же изучал законы Республики, Публий, — вздохнула Семпрония. — Он — глава фамилии, он может еще и не такое. Например, приказать твоему отцу развестись с матерью. Или — убить себя. Или казнить тебя собственноручно. Знаешь, почему он давно уже не связывается со мной? — она хитро прищурилась. — Несмотря на то, что я женщина и заведомо в худшем положении, чем даже ты, мой репликаторный внук? Я умнее, — Семпрония постучала себя пальцем по лбу, а потом легонько стукнула внука. — И ты тоже. Народный трибун, о да. Прекрасный пост. Он таит в себе такие возможности… При умелой игре можно обыграть и Гая Клавдия. Не сразу, но можно. У него полно слабостей, множество мест, куда можно ударить. Пусть думает, что ты играешь по его правилам, но, поверь мне, это будет твоя собственная игра. Летим, мое чудовище. На Путеолу он не сунется, и у нас будет время выковать прочный щит для этого нежного сердечка. Только не вздумай говорить мне о том, что это несправедливо. Я — женщина, помнишь? Я могу быть умнее, отважней и лучше сотни Гаев Клавдиев, но я все равно женщина, а значит — существо второго сорта. Справедливости нет, есть только сила и воля. Мне никогда не войти в сенатскую курию, но ты туда войдешь. И тогда сила окажется на твоей стороне.
Клодий в ответ лишь молча кивнул. Семпрония предложила ему кое-что получше пошлого самоубийства. Он же не дурак — отказываться от возможности обрести силу? Раз уж справедливости нет…
Первый полноценный отпуск для кадетов Кампуса Марция — это событие. Нет, не так! Это — Событие! Как ни верти, а мысль о том, что когда-то он наступит, была единственным утешением в течение последнего года для большинства замордованных муштрой первогодков. Никто об этом не говорил вслух, но думали, пожалуй, абсолютно все. Даже самые успешные, даже… даже Гай Ацилий Курион.
— Я хочу домой. Очень. Считаю часы, — честно признался он Публию Клодию, когда они остались одни в просторном атриуме жилого корпуса. — Ни о чем другом думать не могу.
— Ты поэтому не пошел вместе со всеми к гетерам? — усмехнулся тот.
— А ты — чтобы еще раз подчеркнуть, насколько ты другой?
— Я и есть — другой. Забыл?
Крыть было нечем. В Кампусе Марция среди сотен юношей был только один плебей. Пусть формально, пусть из патрицианской семьи, но Клодий появился на свет из репликатора, а его геном подвергся преднамеренному усовершенствованию. Этого достаточно.
К обычному усыновленному плебею относились бы несколько иначе, но ведь, с другой стороны, он никогда не оказался бы в Кампусе Марция.
— И все же ты не должен открыто пренебрегать обществом людей, которые тебе ничего плохого не сделали.
Легко сказать! Когда эти люди зарабатывают на тебе свой первый политический капитал, их обществом сложно наслаждаться.
— А ты почему остался? — перевел разговор Клодий.
— Нет настроения. Но я послал Селене цветы и подарок. Она очень хотела те серьги с аметистами. Она будет счастлива.
Похоже, Ацилий тоже не был расположен к откровенности. Но ему можно, он же — патриций. Плебеям же присуща открытость, это все знают.
— Если она вспомнит, у кого именно выпрашивала свой подарок, — не удержался от сарказма Клодий.
— Она все прекрасно помнит. Она такой же человек, как я и ты.
— Да, тут ты прав! Мы с ней одинаковые.
Улыбка сползла с губ Куриона. Он воинственно выдвинул челюсть и уставился на Клодия с вызовом:
— Селена — человек, она — личность, она — талантливая художница. Единственное её отличие в том, что она искусственно лишена чувства ревности, собственничества и зависти. Она просто не знает, что это такое, потому что в каждом встречном видит только лучшее.
— Ну да, ну да. И любит всех без мужчин разбора.
— Это не делает её неполноценным человеком! — вскричал Ацилий. — Ни её, ни амикусов, ни…
— Да, да, я помню, и Публия Клодия тоже.
Никто не удивился, когда яростный популяр и предводитель юношества от своей партии Гай Ацилий Курион первым предложил плебею Публию Клодию Пульхру свою дружбу и поддержку. Было бы странно, если бы Курион этого не сделал. Популярам положено проявлять снисхождение к плебеям, они всегда так поступают. Клодий тоже не удивился.